Двадцатые годы, стр. 168
Но, как говорится, у страха глаза велики, а у материнского страха особенно.
— Ты это серьезно?
— Пойми, мамочка, если ты не хочешь, чтобы мы с Марусей связали свои жизни, мне остается один путь.
Нет, мама не хотела, чтобы Слава уехал, да еще в чужую страну, войны отняли у нее слишком многих близких.
Она умоляюще посмотрела на сына:
— Не впадай в крайности!
— Моя судьба в твоих руках, я или женюсь, или уеду…
Он добился своего: Вера Васильевна согласилась пойти вечером к Денисовым и… поговорить. О чем? Она и сама не знала.
Слава взял книгу, сел у окна. «Смотри, — говорил он всем своим видом матери, — меня это ничуть не волнует, все вполне естественно», но вскоре не выдержал, отложил книжку и стремглав понесся на село.
Впрочем, по селу он шел, сдерживая себя, поднялся к Денисовым на крыльцо…
Маруся тоже шила!
Перед нею лежали лоскуты холста, и она сметывала их, прежде чем сесть за швейную машинку.
— Мама сегодня придет к вам…
Маруся побледнела, даже губы у нее побелели, сделались такими же белыми, как холст на ее коленях.
— Ох, надо маме сказать…
Слава разделял ее тревогу, слишком все серьезно, Марусе тоже нужно подготовить родителей к встрече.
Только что пригнали стадо, коровы еще брели по домам, а желтые блики заката окрасили небо, когда Вера Васильевна собралась к Денисовым.
Шла она не торопясь, ее привыкли видеть на сельской улице, то навещала больных, то заходила к родителям своих учеников, никто не обратил внимания на то, что Вера Васильевна принарядилась, ее кружевная кофточка слишком проста, чтобы кто-нибудь на селе мог ее оценить.
Вера Васильевна поднялась на крыльцо, потянула на себя дверь, мать Маруси, Анна Степановна, стояла у горки с посудой, доставала лафитники.
Анна Степановна быстро повернулась на стук щеколды.
— Ой, Вера Васильевна?… Вот не ждали! Заходьте, заходьте, гостями будете…
И тут же из-за дощатой перегородки, отделявшей тесную спаленку от горницы, вышел отец Маруси.
Он заранее принарядился, на нем чистая белая рубашка и коричневый пиджак, да и весь он выглядел приглаженным и умытым.
— Вере Васильевне!
Он легонько пожал гостье руку, чуть отодвинул от лавки стол, чтобы свободнее пройти гостье, сел сам, а Анна Степановна принялась доставать посуду.
— Неужели успели подоить? — удивилась Вера Васильевна. — Стадо только прошло…
Анна Степановна заговорщицки улыбнулась:
— Корову Маруська доит, сейчас придет…
Этими словами она хотела сказать, что Маруся у нее не бездельница, а также то, что Анна Степановна понимает, зачем пришла Вера Васильевна и что без Маруси сейчас не обойтись.
Маруся появилась с ведром в руке, и по всей горнице сладко запахло парным молоком.
Она помогла матери накрыть стол скатертью, расшитой по углам красными петухами, разложила ножи и вилки, расставила тарелки с вареным мясом, с творогом и холодной яичницей.
— Повечеряете с нами? — спросила Марусина мать, а Марусин отец помялся, вопросительно поглядел на гостью и вытянул из-под лавки зеленоватую бутылку.
— Ради такого случая…
Но о случае никто не заговаривал, никто не решался нарушить напряженное молчание.
«Ну же, ну!…» — мысленно подгонял Слава мать.
Ах, если бы сюда профессиональную сваху! Она бы в момент всех разговорила, и беседа бы потекла в нужном направлении.
— Вы знаете, о чем я пришла поговорить? — решилась наконец Вера Васильевна. — Наши дети…
На выручку поспешила Марусина мать.
— Подите-ка погуляйте, — обратилась она к Марусе и Славе. — Без вас нам способнее поговорить промежду собой.
Они вышли на крыльцо.
— Как ты думаешь, о чем они будут говорить? — спросил Слава не без тревоги.
— Как о чем? — удивилась Маруся. — Обо всем…
Из горницы доносились голоса, разговор шел негромкий, в дружелюбных тонах, это чувствовалось, иногда отец Маруси повышал голос, хотя скорее всего это происходило оттого, что он подбадривал себя стопкой самогона.
Но вот засмеялась Анна Степановна, засмеялась Вера Васильевна, свободно, облегченно, и Маруся со Славой поняли, что разговор окончен.
Вскоре все трое вышли на крыльцо.
— Спасибо за ужин, — поблагодарила Вера Васильевна.
— Не на чем, — отвечала Анна Степановна.
Они долго прощались, звали друг друга в гости.
— Пошли, Слава, — позвала Вера Васильевна, — ночь на дворе.
Слава шепнул Марусе:
— Прибегу попозже…
Вера Васильевна была задумчива, подходя к дому, сказала:
— Денисовы дают корову.
Слава не понял:
— Какую корову?
— В приданое за Марусей корову.
— Зачем? — Слава зло посмотрел на мать. — Зачем нам с тобой корова?
— Уверяют, что без этого нельзя, их просмеют на селе, как они выражаются, если выдадут дочь без приданого. Она у нас, говорят, не какая-нибудь бесприданница.
Этого еще недоставало! Коммунист Ознобишин женится и берет в придачу корову!
— И ты согласилась?
— Они настаивают…
От деревни всегда можно ждать любых неожиданностей, корова была одною из них, да и мама хороша: вместо того чтобы сказать: «Мой сын любит вашу дочь, и больше ему ничего не нужно», она позволила Денисовым вообразить, будто Славе нужна еще и корова!
47
— Тебя спрашивают, — небрежно сказал Павел Федорович, хотя какая уж там небрежность, он кровно заинтересован в этом посещении, рожь скошена, а вязать некому, рабочие руки найти теперь непросто.
Слава знал, кто спрашивает, почти наверняка знал, он и книжку положил перед собой больше для вида, вчера вечером Маруся обмолвилась, что пришлет с утра Доньку, свою подружку, сказать, придет она завтра к Астаховым «на помочь» или не придет, а Донька все не шла, утро уже иссякало, солнце поднялось куда как высоко.
— Кто еще там? — пробормотал все-таки Слава, будто не знал.
— Иди, иди, — нетерпеливо произнес Павел Федорович.
Слава вышел в галерейку.
Шевеля ногой округлый булыжник, стояла Донька, высокая, статная, похожая на ладного стригунка, такие у нее были поджарые и тонкие ноги.
Она кольнула Славу насмешливыми глазами и кинула лишь два слова:
— Придем мы пополудни…
«Придем мы» было сказано как одно слово «придеммы»…
Тут же повернулась и пошла, клубя пыль круглыми черными пятками.
— Придут? — тревожно переспросил Павел Федорович, вышедший следом в галерейку.
— Придут, — весело ответил Слава, радуясь тому, что его небрежно высказанная накануне просьба исполнена, что Маруся придет и тем наглядно подтвердит перед всеми их близкий союз.
— Возьми Воронка, поезжай, — торопливо предложил Павел Федорович. — Встрень их…
Слава не заставил себя ни просить, ни торопить, сам заторопился на хутор, пошел по селу, не слишком глядя по сторонам, торопился на свиданье, хоть Маруся придет не целоваться, а вязать рожь.
Трава вдоль дороги вся в пыли, а дальше поле желтело и блестело, точно начищенный медный поднос.
Слава пришел на хутор. Филиппыч точил возле амбара косу, Петя с утра обкосил на косилке большую часть поля, скошенная рожь лежала ровными рядами, солнце сушило, надо вязать…
Налетал ветерок, клубил на дороге пыль, исчезал, и пыль припадала… Слава заметил девушек издали: Донька переставляла ноги, как молодая лошадка, длинные ее ноги играли в пыли, она опережала Марусю, приостанавливалась, снова убыстряла шаг, а Маруся шла ровно и прямо, ладна и статна…
Слава сбежал в ложбину.
— А я вас жду, жду…
— Чего ж нас ждать! — задорно откликнулась Донька.
— Только освободилась, — сказала певуче Маруся.
По-хозяйски осмотрела поле — край его спускался в ложбину.
Девушки свернули в поле, встали, скошенная рожь волнистыми рядами лежала по всему золотисто-зеленоватому жнивью. Слава беспомощно посмотрел на рожь, на девушек. А девушки скинули домотканые клетчатые верхние юбки, сложили вместе с принесенными узелками у межи, остались в нижних, холщовых, подоткнули выше коленей, и пошли, пошли, не теряя времени на разговоры. Снопы так и замелькали в их руках. Перевясло — и сноп, перевясло — и сноп…