Двадцатые годы, стр. 163
— Марксизму, — стремительно говорит Слава. — Буду изучать общественные науки. Мне надо подковаться…
— Подковаться? — переспрашивает Шабунин. — Подковал кузнец блоху, та и вовсе прыгать перестала, прикипела к одному месту. Марксизму, брат, везде можно учиться, без марксизма ни землю не вспашешь, ни автомобиля не соберешь. Ты лучше скажи, кем ты собираешься быть?
— Как кем? Общественным деятелем!
— На мое место нацелился? — пошутил Шабунин. — Только на моей должности тычков достается еще больше, чем на твоей.
— Поступлю на исторический факультет. Может быть, на юридический…
— А иди-ка ты, брат… Иди-ка ты во врачи.
— Почему во врачи? — пугается Слава, — Какой из меня врач!
— Какой? — Шабунин засмеялся. — Да тебя сам бог слепил врачом. Ты к каждому нараспашку, готов все отдать, твое прекраснодушие гибель для политика, а для врача в самый раз! Врач без душевных порывов — это не врач, а политику нужно уметь сдерживать свои чувства. Перебери-ка в памяти свои ошибки… Ведь были ошибки? А будь ты врачом, твои недостатки сразу обернутся достоинствами.
Слишком неожиданно для Славы это предложение, он не знает, что сказать…
— Что молчишь? Из тебя получится доктор. Я тебе плохого не посоветую. Езжай-ка ты, парень, домой, впереди у тебя месяца два, поживи под крылом у матери, обдумай все, повтори пройденное в школе, а я обещаю через месяц-другой достать для тебя в губкоме путевку.
Что еще сказать?
— Прощайте, Афанасий Петрович…
Губы Славы кривятся. Как подумать, что все здесь для него кончилось!
Шабунин протягивает ему руку.
— Ничего, не расстраивайся. Будут еще и тычки, и щелчки, всего в жизни напробуешься. Но главное у тебя есть, а что главное, ты и сам знаешь. Выше голову, парень, не теряйся!
В последний раз глядит Слава на карту за спиной Шабунина. Вот они — Пьяные и Ясные Колодези, Черемуховые и Гнилые Плоты, и всякие — несть им числа — Выселки! Прости-прощай… Среди них прошла юность Славы Ознобишина. В последний раз видит он эту карту. Прости-прощай, Малоархангельск! В последний раз видит он Шабунина. Больше уже не увидимся, не встретимся…
Прости-прощай, моя юность!
44
Город одноэтажных домиков, зеленых лужаек, мягких дорог. В воздухе легкий запах горящего торфа. Борщи и супы, что варят малоархангельские хозяйки, тоже попахивают торфом. Но и цветами пахнет с полей, окружающих город…
Не хочется Славе отсюда уезжать. Идет он знакомой уютной улицей и только сейчас, вот в эту минуту, понимает, какой это милый городок.
Вот и дом, где живут комсомольские работники. Надо как можно быстрее закончить все дела. Навстречу метнулась Эмма Артуровна и исчезла. Знает или не знает? Хотя откуда ей знать! Впрочем, Эмма Артуровна всегда узнавала о том, что произошло, за две минуты до происшествия. А впрочем, ну ее к черту! Не знает, так узнает.
Слава прошел к себе в комнату.
На его кровати сидел Петя.
Вот уж кого Слава не ожидал!
— Откуда ты взялся?
— Мама…
— Что мама?
Слава испугался, не случилось ли чего с мамой.
— Прислала.
— Она не больна?
— Нет.
— А что же случилось?
— Да ничего…
Петя повел плечами. Он не знал, зачем нужно было его посылать. «Так дольше продолжаться не может», — сказала мама. Что продолжаться? Все шло, как и шло. «Поезжай к Славе, — сказала мама. — Попроси приехать, пусть вырвется на один день, мне необходимо с ним посоветоваться».
Слава чмокнул брата в щеку. Они дружны, но нежностей избегали — мужчинам они ни к чему.
Что-то насторожило Славу, Петя был не такой, как обычно.
— Что же все-таки мама велела передать?
— Просит тебя приехать, — повторил Петя. — Иногда она плачет… потихоньку от меня.
— Так в чем же дело? — добивался Слава.
— Марья Софроновна кричит на нее… — Петя исподлобья взглянул на брата. — Ты когда приедешь?
— А ты-то сам как отсюда? — поинтересовался Слава.
— Чижов поехал за товарами для потребиловки, мама и попросила меня взять. Туда возьму, сказал, а обратно не рассчитывайте, товара много, не довезу. Обратно тебя как-нибудь Слава отправит, сказала мама.
— Да что с тобой? — перебил Слава брата. — Какой-то ты сонный. Не выспался?
— Просто болит голова, — пожаловался Петя. — И немного знобит.
Слава приложил руку ко лбу брата.
— Да у тебя жар! — воскликнул он. — Ты простудился!
— Нет, — сказал Петя. — Ехали ночью, и просто я очень замерз.
— Разденься…
Слава настоял, уложил Петю в постель, накрыл одеялом.
— Надо бы измерить температуру, да, по-моему, градусника нет ни у кого.
Он не помнил такого случая, когда кто-нибудь в общежитии измерял температуру, никто не болел, а если болел, старался этого не замечать.
— Сейчас принесу тебе чаю… Эмма Артуровна! Это мой брат…
— Знаю, знаю, он сказал, потому и пустила.
— Ему нездоровится, можно его напоить чаем?
Эмма принесла чай, у нее нашлось даже малиновое варенье, раздобыла где-то термометр, сбегала в аптеку за аспирином.
— Вы никогда еще так не хлопотали, — поблагодарил ее Слава. — Прямо как родной человек.
— В последний ведь раз…
Кажется, Эмма готова прослезиться.
— Почему в последний?
— Но вы же от нас уезжаете?
— А вам откуда известно?
Эмма потупилась.
— Франечка еще вчера сказала.
— Да, уезжаю, — подтвердил Слава и занялся братом.
Температура выше тридцати восьми, пьет с трудом, болит горло. Слава пытался выяснить, когда Петя заболел. Оказывается, ночью шел за телегой, разгорячился, напился из колодца холодной воды, замерз и вместо того, чтобы идти, залез на телегу и промерз окончательно. Ему становилось все хуже, он дремал, временами впадал в забытье…
Слава ходит по комнате, посматривает на Петю, собирает вещи. Вещей немного, верхние рубашки, смена постельного и нательного белья, куртка, валенки, валяющиеся с весны в углу, и книги; книг, правда, порядочно, то купит, то выпросит в Центропечати, набралось два свертка.
Еще одна ночь, и он покинет Малоархангельск!
И вдруг странное ощущение охватывает Славу. По вечерам он обычно работал. Читал, писал, готовился к следующему дню, а то шел в клуб или возвращался работать в укомол. А сегодня работы нет. Пустой вечер.
Можно бы посидеть и поговорить с братом, но Петя то дремлет, то постанывает.
— Прими-ка еще аспирину…
Однако Славу не оставили одного. Пришли Железнов и Ушаков. Как обычно, вошли без стука, такие церемонии у них не водились.
— Ну как ты, ничего?
— Ничего.
— А это кто? — спросил Железнов.
— Брат.
— Разве у тебя есть брат?
Мало они знали друг о друге, перебирались в Малоархангельск, отрывались от семей.
— А что с ним? — спросил Ушаков.
— Простудился. Напился холодной воды и остыл.
— Может, вызвать врача?
— Обойдется, я дал аспирина.
— Ты на меня не обижаешься? — спросил Железнов после некоторого молчания.
— Что ж на тебя обижаться, — сказал Слава. — Ни ты мне, ни я тебе не мешал.
— Я и сам только сегодня утром узнал, что тебя посылают учиться, — объяснил Железнов. — Ты не думай, я вовсе не стремился в секретари.
— А я и не думаю, — сказал Слава. — Зря вы только Соснякова избрали в президиум.
— Да нет, он парень способный, — виновато сказал Железнов. — Из него будет толк.
— Толк-то будет, — согласился Слава. — Да уж больно он…
Слава не сумел найти слова, которые выразили бы то, что он думал.
— Он хотел вместе с нами зайти, да постеснялся, — сказал Ушаков. — Может, пойти позвать, он внизу…
— Не надо, опять к чему-нибудь придерется.
— Напрасно, — сказал Ушаков. — Он парень неплохой, только чересчур старательный.
— Ты когда думаешь ехать-то? — поинтересовался Железнов.
Слава усмехнулся.
— Гонишь уже?
— Ну что ты? — Железнов сконфузился. — Я без всякой задней мысли.