Не все коту масленица, стр. 9
Феона. Да ведь что стене горох, что вам слова, — все одно; так что и язык-то трепать напрасно.
Ипполит. И как это довольно глупо, что ты говоришь. Ты что видела на свете? Кругом себя на аршин. А я весь круг дела знаю. Какие в тебе понятия к жизни или к любви? Никаких. Разве есть в тебе образование или эти самые чувства? Что в тебе есть? Одна закоренелость, только и всего. А еще ты меня учишь жить, когда я в полном совершенстве теперь и лет, и всего.
Феона. Твое при тебе и останется.
Ипполит. Значит, всей этой материи конец; давай новую начинать! Сердит дяденька?
Феона. Нет, кто его знает, что-то весел, брат. Все ходит да смеется.
Ипполит. Что за чудеса!
Феона. Да и то чудеса. Нагнал это сегодня из городу небельщиков, обойщиков; весь дом хочет заново переделывать. Бороду подстриг, сюртук короткий надел.
Ипполит. Что ж, он рехнулся, что ли? Под старость-то, говорят, бесятся.
Феона. Есть что-то у него на уме; только кто его поймет! Темный он человек-то.
Ипполит. Да кому нужно понимать-то его! Пусть творит, что чуднее. У человека умного можно понять всякое дело, потому у него ко всему есть резон; а если у человека все основано на одном только необразовании, значит, он как во сне, кто же его поймет! Да мне уж теперь все одно, как он ни чуди.
Феона. Отчего ж так?
Ипполит. Всему конец, — прощай навек!
Феона. Неужто оставить нас хочешь?
Ипполит. И даже — так, что глаза закроются навек, и сердце биться перестанет.
Феона. Что ты говоришь только! Нескладный!
Ипполит (печально качая головой). Черный ворон, что ты вьешься над моею головой!
Феона. Да батюшки! В уме ли ты?
Ипполит. Всему конец, прости навек.
Феона. Ах, Аполитка, Аполитка, хороший ты парень, а зачем это только ты так ломаешься? К чему ты не от своего ума слова говоришь, — важность эту на себя напускаешь?
Ипполит. Это много выше твоего разума. Есть люди глупые и закоснелые; а другие желают, в своих понятиях и чувствах, быть выше.
Феона. Вот от глупых-то ты отстал, а к умным-то не пристал, так и мотаешься.
Ипполит. Ну, да ладно. Когда дяденька проснется, скажи мне. Всему конец, прости навек! (Уходит.)
Явление второе
Феона, потом Ахов.
Феона. Гриша совсем рехнулся, вот и этот на линии, да и старик бесится. Сам рядится, дом отделывает, не нынче, так завтра, того и гляди, петухом запоет либо собакой залает. Эка семейка приятная! Рассадить их на цепь по разным комнатам, да и любоваться на них ходить. По крайности, дома свой зверинец будет; за деньги можно показывать.
Голос Ахова: «Феона!»
Проснулся чадо-то.
Голос Ахова: «Феона, ты здесь?»
Ну, заблудился никак опять! Здесь.
Ахов выходит.
Ахов. Что ты здесь делаешь?
Феона. Одно у меня дело-то: сидеть да в пустой угол глядеть.
Ахов. Ну, так я тебе другое найду.
Феона. Найди, сделай милость; одуреешь так-то.
Ахов. И чтоб это сейчас, одна нога здесь, а другая там. Ты вот снеси к Дарье Федосевне этот самый презент и скажи: мол, Ермил Зотыч приказали вам отдать в знак вашей ласки! Слышишь? Ты так и скажи: в знак вашей ласки! Ну, как ты скажешь, старая?
Феона. Молодой! Авось не проповедь какая! Умею сказать-то!
Ахов. Да, может, они без внимания возьмут, так ты заставь их рассмотреть хорошенько.
Феона. Да уж рассмотрим, рассмотрим; только давай!
Ахов (отдает коробочку). Ты их тычь носом-то хорошенько, чтоб чувствовали, что это, мол, денег стоит.
Феона. Ну, еще бы.
Ахов. Тысячи стоит. Сами-то вы того, мол, не стоите, что вам дарят.
Феона. Ну, да уж как же!
Ахов. Кажется, мол, можно чувствовать! Может, не почувствуют, так ты им объясни: что вот купил я, деньги бросил большие, так чтоб знали они… Что можно им дрянь какую подарить, и то они очень довольны будут, а что я вот что… Так чтоб уж… ну, в ноги не в ноги, а чтоб было в них это чувство: что вот, мол, как нас… чего мы и не стоим! Ты пойми! Чтоб я недаром бросил деньги-то, чтоб видел я от них, из лица из их, что я вот их вроде как жалую свыше всякой меры. А то ведь жалко денег-то, ежели так, безо внимания. Может, они в душе-то и почувствуют, да ежели не выкажут, так все одно, что ничего. А чтоб видел я в них это самосознание, что нестоющие они люди, и что я вот кому хочу, тому и даю, не взирая.
Феона. Да уж поймем, поймем.
Ахов. А ежели начнут у тебя про меня спрашивать, выведывать что, так ты все к лучшему, и так меня рекомендуй, что я очень добрый. А ежели что про семью знают, так говори, что все от детей, что разбойники, мол, уродились; характером, мол, не в отца, а в мать, покойницу.
Феона. Ну, уж не в мать.
Ахов. Ты чей хлеб ешь? Какое ты свое рассуждение иметь смеешь? Коли я тебе даю приказ, должна ты его исполнять?
Феона. Да уж хорошо.
Ахов. Ну, и все, и ступай!
Феона. Аполит у нас повредился.
Ахов. А кому печаль? Пущай его. Что ты мне об нем рассказываешь, коли я тебя не спрашиваю? Может, я не хочу его и в мыслях держать? Он теперича мне и вовсе не нужен. Я все дела кончаю, фабрику сдаю канпаньону, так, значит, на что ж мне Ипполит. Прогоню его, вот и конец. Нешто я долго с ним разговаривать стану? Эка велика птица твой Ипполит! Оченно мне нужда до него! Ты свое дело делай, что тебе приказано, а с хозяином разговаривать не лезь, чего тебя не спрашивают. Оченно мне интересно! Тебя с разговорами-то и по затылку можно. Пошла!
Феона. Иду.
Ахов. Стой! Слышишь ты! Коли спросят, рекомендуй меня так, что я самый добрый человек.
Феона. Слушаю. (Уходит.)
Ахов. Ипполита я сейчас же с двора долой. Потому мне теперь в доме таких скакунов держать не приходится. Больно они, подлецы, с бабами ласковы. И говорит-то с молодой бабой или девкой не так, как с прочими людьми. Язык-то свой точно петлей сделает, — так и опутывает, так и захлестывает, мошенник. А бабам-то любо; и скалят, и скалят зубы-то на их россказни. Я Ипполитку и к двору-то близко не подпущу. Они ведь, оглашенные, благодетелев не разбирают, им все одно. А тут это родство дальнее, десятая вода на киселе, еще хуже. Будь она ему просто хозяйка, он бы в другой раз и подойти не смел; а тут «тетенька» да «тетенька». Да этак, глядя на них, в чахотку придешь. Нет, шабаш! С двора его долой!
Входит Ипполит.