Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна. Большой сборник, стр. 107

В эту минуту глаза тети Салли встретились с моими — я вскочил и пошел прогуляться. Во время прогулки мне пришло в голову, что можно будет придумать очень ловкое объяснение, почему нас не оказалось поутру в нашей комнате. Так я и сделал. Но далеко уходить я не посмел, а то тетя послала бы разыскивать меня.

К вечеру, когда все гости разошлись, я пришел к ней и рассказал, что шум и выстрелы разбудили меня и «Сида», но дверь оказалась запертой, а нам захотелось посмотреть на всю эту суету. Вот мы и спустились по громоотводу, оба ушиблись маленько, и теперь уже никогда не станем больше пробовать лазить из окна. Затем я передал ей все, что раньше говорил дяде Сайласу.

Она отвечала, что готова простить нас, что теперь все хорошо, а от мальчишек ничего путного нельзя ожидать: все они такие шалуны и проказники! И то еще хорошо, что мы живы-здоровы, и за это она должна благодарить бога! Она поцеловала меня, погладила по голове и впала в унылую задумчивость. Вдруг она вскочила и начала приговаривать:

— Господи, уж почти ночь, а Сид еще не вернулся! Не случилось ли чего недоброго с мальчиком?

Я воспользовался случаем, чтобы удрать.

— Позвольте, тетя, я сбегаю за ним в город…

— Нет, не надо, — остановила она меня. — Сиди дома; довольно и того, что пропадает один. Если его здесь не будет к ужину, дядя сам пойдет его отыскивать.

Конечно, он не пришел, и вот тотчас же после ужина дядя отправился на розыски.

Вернулся он часам к десяти в легком беспокойстве: не мог найти и следов Тома. Тетя Салли всполошилась не на шутку, но дядя уверял, что это пустяки, мальчишки всегда таковы, и мы увидим шалуна завтра же утром здоровым и невредимым. Она и успокоилась. Но все-таки объявила нам, что посидит еще немного, поджидая беглеца, и не будет тушить огонь.

А когда я пошел наверх ложиться спать, она проводила меня со свечой, закутала одеялом и осыпала материнскими ласками, так что я почувствовал себя ужасным подлецом и не решался даже смотреть ей в глаза. Потом она присела на край постели и долго говорила со мной о том, какой чудесный мальчик Сид. Время от времени она спрашивала меня: как я думаю, не заблудился ли он, не ушибся ли, не утонул ли? А может быть, в эту самую минуту он лежит где-нибудь больной или мертвый, а ее нет при нем, чтобы помочь ему. И слезы градом катились по ее щекам. Но я убеждал ее, что Сид жив и здоров, завтра же утром, наверное, будет дома. При этом она крепко сжимала мне руку, целовала меня и просила повторить это еще и еще раз, — так отрадно ей слышать слова утешения. Уходя, она заглянула мне в глаза кротко и пристально и проговорила:

— Дверь будет не заперта, Том. Только ты будешь паинька, не правда ли? Не уйдешь? Пожалуйста, ради меня!

Увы, я рассчитывал уйти — разузнать о Томе, но после этого я не ушел бы ни за какие сокровища в мире.

Бедная, огорченная тетя не выходила у меня из головы, да и Том тоже, — я спал очень беспокойно. Два раза в течение ночи я спускался вниз по громоотводу, обходил вокруг дома и видел, как она сидит со свечой у окна, устремив глаза на дорогу, а глаза эти полны слез. Мне досмерти хотелось чем-нибудь утешить ее, но я не мог — только клялся самому себе никогда больше не огорчать ее. В третий раз я проснулся на рассвете, спустился вниз — она все еще сидела у окна; свеча почти догорела; ее старая седая голова склонилась на ладонь — она заснула.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Том ранен. — Доктор вступается за Джима. — Тетя Полли! — На воле. — Ваш покорный слуга Гек Финн! — Находка. — Переодевание.

Перед завтраком старик опять ходил в город, но безуспешно — Тома нет как нет! За столом муж и жена сидели молча, понурые, с печальными лицами. Кофе у них давно простыл. Они ни до чего не дотронулись.

— Ах да, отдал я тебе письмо? — спохватился вдруг старик.

— Какое письмо?

— То, что я получил вчера в почтовой конторе.

— Ты не давал мне никакого письма!

— Должно быть, забыл.

Он стал шарить в карманах, потом пошел куда-то отыскивать письмо, наконец принес его и отдал жене.

— Это из Петербурга, — сказал он, — от сестрицы.

Услыхав это, я хотел бежать, но от страху не мог двинуться с места. Однако не успела тетя Салли распечатать письмо, как выронила его из рук и бросилась вон, увидав что-то в окно. Тут и я увидел нечто ужасное… Тома Сойера несли на матраце, позади шел старик-доктор, потом Джим в тетушкином ситцевом платье, со связанными за спиной руками, за ними целая толпа народу.

Я спрятал письмо в карман и выбежал вон.

Тетя Салли с плачем кинулась к Тому.

— Ах, он умер, он умер, я знаю, что умер!

Том слегка повернул голову и пробормотал что-то несвязное. Вероятно, он был в бреду. Тетушка всплеснула руками.

— Слава тебе господи, жив! — воскликнула она. — С меня и того довольно!

Она порывисто поцеловала его и полетела в дом приготовить постель, а по дороге проворно раздавала приказания направо и налево неграм и прочим домашним.

Я пошел за толпой посмотреть, что будут делать с Джимом, а старый доктор с дядей Сайласом последовали за Томом в комнаты. Фермеры очень горячились; некоторые хотели даже повесить Джима для примера прочим неграм, чтобы те никогда не пробовали убегать и не смели бы держать целую семью в смертельном страхе несколько суток. Но другие не советовали вешать: негр чужой, его владелец вступится и заставит еще заплатить за него. Это немного охладило толпу. Так уж обыкновенно бывает: кто больше всего желал бы повесить провинившегося негра, тот именно менее всего расположен платить за это удовольствие.

Джима осыпали бранью, угостили двумя или тремя подзатыльниками, но бедняга не говорил ни слова и даже виду не показал, что знает меня. Его отвели в тот же самый сарай, где он жил прежде, нарядили в его собственное платье и опять посадили на цепь; только цепь привязали не к ножке кровати, а к большому столбу. Руки и ноги у него были тоже закованы в цепи. Кроме того, решили проморить его на хлебе и на воде до тех пор, покуда не явится его владелец или покуда он не будет продан с аукциона. Яму нашу зарыли и пообещали, что каждую ночь сарай будут сторожить два фермера с ружьями, а днем у двери будет привязан бульдог. Затем, на прощанье, опять принялись ругать Джима, как вдруг явился старик-доктор.

— Не будьте к нему слишком суровы, — сказал он. — Джим не дурной негр. Придя к больному мальчику, я убедился, что не в состоянии вынуть пулю без посторонней помощи, а больной был в таком положении, что я не мог отлучиться и позвать кого-нибудь на подмогу; между тем мальчугану становилось все хуже да хуже, скоро он совсем потерял сознание, не подпускал меня близко, говоря, что если я срисую его плот, то он убьет меня, и тому подобные глупости, — я увидел, что мне одному с ним не справиться, и хотел пойти за помощью. Вдруг, откуда ни возьмись, является этот негр и предлагает помочь мне. И помог прекрасно. Разумеется, я сейчас же догадался, что это беглый негр. Каково положение! Мне пришлось сидеть там, не трогаясь с места, весь остаток дня и всю ночь. Приятно, доложу вам! У меня в городе несколько пациентов, больных лихорадкой, и мне, конечно, надо было навестить их, но я не решался, потому что негр мог убежать, и тогда меня обвинили бы в том, что я помогал беглецу. Так я и просидел на месте до самого рассвета. И скажу прямо, я еще не видывал негра такого верного, такого преданного, хотя ради спасения мальчика он рисковал своей свободой, да и, кроме того, измучен он был ужасно: вероятно, много работал за последнее время. Вот почему я полюбил этого негра. Скажу вам, джентльмены, такой негр стоит тысячи долларов — и ласкового обхождения вдобавок. Я захватил с собой все необходимое; мальчику было хорошо на плоту, как дома, может быть даже лучше, потому что там тихо, спокойно. Таким образом, я застрял на реке с ними двумя на руках, и пришлось мне просидеть вплоть до утренней зари. Тут проплыл мимо ялик. К счастью, негр сидел в это время на краю плота, опустив голову, и крепко спал. Я окликнул людей. Они тихонько подкрались, схватили его и связали, прежде чем он успел опомниться, так что все обошлось без хлопот. А мальчик был в забытьи. Мы обмотали весла тряпками, привязали плот к ялику и тихонько, бесшумно подтащили его к берегу. Негр не противился, не произнес ни единого слова. Он не дурной негр, джентльмены, вот мое мнение о нем.