Черная вдова, стр. 30

В салоне автомобиля было прохладно — на полную мощность работал кондиционер. Гатаулин вальяжно развалился на кожаном сиденье и, размахивая дымящейся сигаретой, разглагольствовал без умолку:

— Россия — богатейшая страна. У нас есть все: золото, изумруды, нефть, газ. Что нам какие-то америкашки или япошки? У них же шаром покати, нам ничего не стоит поставить их на колени. Перестанем продавать им сырье, и куда они денутся?

— Да? — насмешливо спросила Наталья. — Откуда же возьмутся деньги, если мы перестанем продавать им сырье?

— Да у нас этих денег — навалом! — Гатаулина понесло. — Главное, с умом ими распорядиться. Вот, Наташка, как ты думаешь, зачем я вкладываю деньги в кино и вообще в искусство? Американцы думают, что у них есть Бродвей и Голливуд. Ну, есть у них Бродвей и Голливуд. Ну и что? У нас таких бродвеев по России — в каждом городе навалом. Вот я своим компаньонам объясняю, а они — дубы дубами. Ни во что не врубаются. Дай людям деньжат, дай хоть немного, чтоб они могли семьи прокормить, они же такое навернут! Куда там какому-нибудь сраному Шварценеггеру. Помнишь, у Высоцкого: «Им платят деньжищи — огромные тыщи»? А наши за зарплату горбатятся. Плати им чуть побольше, и весь мир будет смотреть не это голливудское дерьмо, а наше кино. Да ты возьми любого русского актера. Вот Юрий Никулин, например. Какой талантище! Куда там Сильвестру накачанному?

Бутылка греческого коньяка, которую Гатаулин влил в себя в ресторане, вселила в него неиссякаемую веру в грядущее русского искусства. Наталья слушала его с едва заметной улыбкой.

«Ну вот, — думала она, — еще один купчина, набив карманы, задумался о высоком и вечном. Хотя… Может, так и должно быть? В конце концов, в этом ничего плохого нет. Совсем неплохо, если он поделится своим достатком с людьми творческими. Все-таки вкладывает не в попсовых певичек, а в кино и театр».

— А какой у нас театр, какой у нас балет! — распаляясь, восклицал Гатаулин. — Наш большой гремит во всем мире. Эти имена знают все: Галина Уланова, Майя Плисецкая, э… Ну вот…

— Никогда не думала, что вам нравится балет.

— Честно говоря, — осклабился Гатаулин, — я в нем ничего не понимаю, но мне нравится. Знаешь, эти костюмы, эти декорации, эта атмосфера… Просто феерия какая-то!

Машина свернула с шоссе Энтузиастов на проспект Маршала Буденного.

Заметив это, Наталья вынуждена была оборвать нетрезвые излияния Гатаулина.

— Мне нужно чуть дальше и направо, на Плеханова, — сказала она шоферу.

Тот промолчал, но Наталья заметила в зеркале заднего вида его быстрый взгляд.

— Нет-нет, Наташа, не беспокойся. Федор правильно едет. — Гатаулин как бы невзначай положил ладонь ей на плечо.

— Правильно — это куда? — насторожилась Наталья.

— Едем подписывать контракт, — с комичной торжественностью заявил Гатаулин. — Мы же деловые люди, верно?

— Может быть, заняться этим завтра? — осторожно спросила Наталья. — Сегодня вроде бы поздновато, да и обстановка не та.

— А что нам обстановка? Какую надо, такую и создадим.

Автомобиль свернул во двор новой кирпичной многоэтажки, стоящей этаким Монбланом среди приземистых пятиэтажек послевоенной постройки.

— О, — выглянув в окно, сказал Гатаулин, — приехали.

«На конторское здание это не очень-то похоже», — отметила про себя Наталья.

Словно прочитав ее мысли, Гатаулин объяснил:

— Мы тут снимаем квартиру для нашего творческого отдела. Эти ребята не любят официоза.

«Я и сама не люблю», — подумала Наталья, выходя из машины.

Хотя дом был новый и в подъезде еще пахло краской, лифт уже являл собой печальное зрелище. Пластмассовые кнопки были изуродованы, на стенках красовались надписи, восславляющие московский «Спартак», группы «Гражданская оборона» и «Коррозия металла».

Они вышли на восьмом этаже, и пошатывающийся Гатаулин направился к одной из квартир. Повозившись немного с замком, он отпер тяжелую металлическую дверь и пригласил Наталью войти.

В темной прихожей ударило в нос застоявшимся запахом табака и дорогой парфюмерии.

"Как в театральных курилках, — подумала Наталья и тут же поправила себя:

— В дамских. Откуда в мужских быть дорогой парфюмерии?"

— И где же сотрудники вашего творческого отдела? — с сарказмом спросила она.

— Поздно, все по домам разъехались, — ответил Гатаулин, включая свет. — Да и зачем они нам?

В прихожей царил художественный беспорядок.

— Прошу в комнату, — пригласил хозяин, — а я займусь посудой.

Пока Гатаулин звенел на кухне фужерами, Наталья присела на диван с велюровой обивкой и с интересом осмотрелась. Мебель в квартире была не слишком дорогой, но вполне приличной. Стойку в дальнем углу комнаты обременяли японский телевизор с широким экраном и два видеомагнитофона, повсюду валялись видеокассеты, проспекты кинофестивалей, фотографии улыбающихся девиц, иностранные киножурналы.

Тут и там — на небольшом журнальном столике, на подоконнике, на горке из черного пластика — стояли чашки с засохшими остатками кофейной гущи. В углу вдоль стены выстроились несколько пустых бутылок из-под коньяка и шампанского.

На пороге с двумя мокрыми фужерами и бутылкой в руках возник Гатаулин.

— Вообще-то мартини пьют со льдом и оливкой, — словно извиняясь, сказал он, — но в холодильнике пустота. Так что предлагаю выпить в неразбавленном виде.

— А как же контракт?

— Вот сразу и обмоем. Между прочим, это дурная примета — не обмыть сделку, — деловито присаживаясь за столик и с треском скручивая пробку, заметил Гатаулин.

Наталье не без основания подумалось, что за всей этой трепотней о любви к русскому искусству, о подписании контракта, за комичным пафосом скрывалась примитивная похотливость самца. Да и квартира сильно напоминала гнездышко для любовных утех, где вешают лапшу на уши простодушным девицам.

Пока Гатаулин разливал мартини, Наталья из любопытства повертела в руках валявшуюся на журнальном столике видеокассету. Фильм под названием «Горячие шведские девушки» вряд ли мог принадлежать к образцам высокого киноискусства. Подобная продукция явно носила утилитарный характер.