Реальная угроза, стр. 24

Когда суматоха, вызванная этим происшествием, улеглась, и мы остались в кабинете вдвоём, он сказал:

— Ну, теперь мы можем спокойно поговорить.

— А стоит ли? — усомнился я. — Имей в виду: я не собираюсь бросаться тебе на шею.

Отец вздохнул:

— Да, я понимаю. И всё-таки… всё-таки меня огорчает твоя враждебность. Видать, тебе здорово промыли мозги за эти годы.

— Никто мне ничего не промывал! — возмутился я. — Ты вряд ли поверишь в это, но со мной даже не проводили «воспитательных работ». Только в самом начале, когда меня обучали моей «легенде», мне объяснили, зачем нужно сменить мою фамилию и говорить всем, что мои родители погибли в катастрофе. Причём объясняли очень мягко и тактично, не пытались внушить мне, что ты фашист, никто и словом не обмолвился, что по твоей вине погибло много людей. Напротив, меня предупредили, что о тебе будут рассказывать много плохого, но это всё неправда, однако я должен молчать и не возражать, чтобы не выдать себя, иначе меня станут обижать. Какое-то время я в это искренне верил, тем более что порой мне встречались люди, которые восхищались тобой, считали тебя героем. Но постепенно я сам во всём разобрался и понял, кем ты был на самом деле.

— Вот именно! Об этом я и говорил. Тебе дали начальную установку, запрограммировали твоё мышление и тем самым предопределили те выводы, к которым ты якобы сам пришёл. Старый, как мир, приём: чтобы убедить в чём-то ребёнка, нужно не запугивать его, не навязывать ему своё мнение, а покорить его притворной добротой и сердечностью. Тебя просто купили, сынок. Купили мягким и деликатным обхождением, демонстративной заботой о тебе, щедрыми карманными расходами, теми деньгами, которые лежали на твоём счету в ожидании твоего совершеннолетия.

Я хотел было возразить, что не в деньгах дело, что у меня есть своя голова на плечах, что я привык жить своим умом… Однако я промолчал, так как понял, что всё это бесполезно. Я плохо помнил свои детские годы, но кое-что, связанное с отцом, крепко врезалось в мою память. В частности то, что он всегда был убеждён в собственной правоте. Моей маме (не говоря уже обо мне) ни разу не удавалось его переспорить, хотя он часто ей уступал — но при этом обязательно давал понять, что просто подчиняется женскому капризу. Для него существовали только две точки зрения — своя и неправильная.

— Я бы давно забрал тебя к себе, — между тем продолжал отец. — Но у меня не было возможности. Первый год после неудавшегося восстания наш корабль странствовал по космосу, избегая любых населённых планет. Я ждал, пока на Октавии спадёт напряжение, а агенты эриданских спецслужб перестанут рыскать по космопортах всех миров в поисках сбежавших повстанцев. Во время этих странствий мы наткнулись на Ютланд. Это произошло по чистой случайности. Ребята из моей команды начали маяться от безделья, и я решил, что им будет полезно поиграть в Астроэкспедицию — Дальний Космос привлекает романтикой своей неизведанности. Когда нам встретилась эта реликтовая аномалия, мы решили не огибать её, а пересечь из конца в конец — просто так, ради спортивного интереса. Ну и обнаружили Ютланд. Некоторое время мы потратили, чтобы утвердиться здесь, потом я связался с людьми на Октавии, в чьей верности не сомневался, и одним из первых моих распоряжений было разыскать тебя. Но оказалось уже поздно — тебя надёжно спрятали и замели все следы.

— Значит, мне крупно повезло, — сказал я с вызовом. — Вот ты бы точно промыл мне мозги и постарался вырастить из меня своё подобие. А так, слава богу, я уже взрослый, и тебе меня не сломать.

Отец присел в кресло и облокотился на стол.

— Я не собираюсь тебя ломать, Алекс, — устало ответил он. — Будь таким, какой ты есть. Будь самим собой. А мне достаточно, что ты мой сын и что теперь ты со мной.

— Должен сказать, не по своей воле, — произнёс я, распаляясь. — А если бы меня спросили, я бы ответил, что знать тебя не хочу и видеть не желаю. После того, что ты сделал… Я говорю не только о твоём путче, а прежде всего о маме, которую ты убил. Да, именно ты её убил! Она покончила с собой, потому что считала тебя погибшим. Она бросила меня и ушла к тебе… то есть, думала, что уходит к тебе. А ты… ты остался в живых! Я не понимаю, как ты мог жить дальше с такой тяжестью на душе. Я бы на твоём месте застрелился.

Отец со вздохом поднялся.

— Боюсь, сейчас у нас не получится толкового разговора. Ты слишком взвинчен, тебе нужно отдохнуть и успокоиться, смириться с мыслью, что я жив. Тебя отвезут ко мне домой, располагайся там — отныне это и твой дом…

Я гордо вскинул голову:

— Мне ничего не нужно от тебя. Прикажи отправить меня в тот лагерь, где держат остальных наших.

— Нет, сын, — ответил он властно. — Ты будешь жить в моём доме. Так я решил, и так оно будет. На Ютланде моё слово закон, привыкай к этому. А насчёт своих товарищей с корабля не беспокойся — их скоро освободят. Проведут с ними собеседование, подыщут каждому работу по специальности, обеспечат жильём… Вижу, ты не веришь мне. Как хочешь. Но через несколько дней сам в этом убедишься. Как раз о трудоустройстве экипажа я и собираюсь говорить с Павловым, Томассоном и Крамером. На нашей планете для всех найдётся достойное место. Кстати, ты ни о чём не хочешь попросить меня?

— Нет, ни о чём.

— А зря. Насколько мне известно, у тебя есть две девушки. Здесь это считается в порядке вещей. Если хочешь, я немедленно распоряжусь доставить их к тебе. Ну как?

Я промолчал, крепко сжав губы и отчаянно борясь с желанием сказать «да».

— Воля твоя, — так и не дождавшись ответа, пожал плечами отец. Он протянул было руку, чтобы нажать кнопку вызова, но в сантиметре от неё остановился и задумчиво посмотрел на меня. — И ещё одно, Алекс. Это касается твоей матери… Она не совершала самоубийства, её убили «эсбешники».

— Ты лжёшь! — воскликнул я.

— У меня есть все доказательства. Медицинское заключение, материалы служебного расследования с грифом высшей секретности. Твоя мать, моя жена Мэган, умерла ещё за день до того, как я инсценировал гибель своего корабля.

— Нет! Нет… — Я почувствовал, как у меня подкашиваются ноги. — Это фальшивка!

Отец обошёл стол и крепко схватил меня плечи.

— А ты сам подумай, сын. Ты должен помнить свою мать. Должен помнить, как сильно она тебя любила. Разве могла она бросить тебя? И разве могла она убить вместе с собой ещё не родившегося ребёнка — твою сестру, которая так и не появилась на свет…

4

Когда я проснулся, за окном уже смеркалось. Я лежал на диване одетый, а рядом на столе светился голографический экран включённого компьютерного терминала.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы разогнать остатки сна и вспомнить предшествующие события. Когда меня привезли в отцовский дом, я, отказавшись от обеда, сразу поднялся на второй этаж, где мне уже приготовили спальню и кабинет, засел за компьютер и стал просматривать полученные от отца материалы. Я изучал их долго и внимательно, пока у меня не заслезились глаза — не столько от усталости, сколько от горя и гнева. В конце концов я сдался, прилёг на диван, чтобы тихонько всплакнуть и тем самым хоть немного заглушить свою боль, но вместо этого заснул. И проспал, судя по настенному хронометру, добрых пять часов.

Поднявшись, я кое-как разгладил свою помятую одежду, затем с минуту простоял в нерешительности, глядя то на дверь, то на экран терминала. В итоге я выбрал первое и вышел из комнаты.

В холле я застал Яну, сидевшую в кресле с какой-то книгой в руках. В отличие от меня, она была одета не форменные брюки и рубашку, а в домашнее платье тёмно-синего цвета.

Увидев меня, Яна отложила книгу в сторону, поднялась с кресла и как-то нервно улыбнулась.

— Привет. Полчаса назад я заглядывала к тебе, но ты спал, и я решила не беспокоить тебя.

Она подступила ко мне, робко протянула руку и погладила меня по щеке. Её глаза лучились нежностью.

— Алекс, братишка… Я ведь с самого начала, с первого же дня чувствовала это… чувствовала, что мы не чужие друг другу…