Книга иллюзий, стр. 55

Я спал внизу на диване, когда включился факс. У нас было шесть утра, а у них еще ночь. Окончательно обессилев, я провалился в какую-то глубокую яму и проспал около часа. На первые два или три звонка я никак не отреагировал, если не считать изменившегося хода моего сна; а снился мне кошмар, в котором будильник должен был вовремя меня поднять, чтобы я не опоздал на свою лекцию «Метафоры любви». Вообще-то сны я не запоминаю, но этот сон я помню так же ясно, как и все, что произошло со мной, после того как я открыл глаза. Я сел на кровати и сразу врубился: звонит не будильник в спальне, а телефон на кухне. Но пока я, шатаясь как пьяный, нашел туда дорогу, гудки прекратились. Я услышал характерный щелчок факс-машины, готовой принять сообщение, и когда я ввалился в кухню, из прорези как раз появилось начало послания. В восемьдесят восьмом году факсы еще не работали со стандартными листами бумаги; из машины вылезал этакий тонкий свиток со специальными электронными пометками – нечто среднее между Торой и донесением с поля битвы каких-нибудь этрусков. Альма потратила на письмо больше восьми часов: обдумывала, записывала, откладывала ручку, снова брала, при этом все больше и больше хмелея, и в результате получилось ни много ни мало двадцать с лишним страниц. Я читал их стоя, перебирая руками нескончаемый свиток, который машина выталкивала из себя дюйм за дюймом. В первой части послания излагались вещи, мною уже пересказанные: сожженная рукопись, исчезнувший компьютер, мертвая Фрида на полу в гостиной. Вторая часть заканчивалась так:

У меня нет выхода. Я не настолько сильный человек, Дэвид, чтобы нести такой груз. Даже оторвать его от земли – и то не получается.

Поэтому я тебе не позвоню. Ты мне скажешь, что это был несчастный случай, что здесь нет моей вины, и я начну тебе верить. Я захочу тебе поверить. Но, если без обмана, я ее сильно толкнула, гораздо сильнее, чем можно толкнуть восьмидесятилетнюю женщину, и тем самым убила ее. То, что она со мной сделала, ничего не меняет. Я ее убила, и если сейчас позволю себя разубедить, это станет началом конца для нас обоих. Тут ничего не попишешь. Чтобы остановиться, я должна пожертвовать правдой, но, делая это, я обрекаю все лучшее во мне на умирание. Вот почему я должна действовать не мешкая, пока еще не дала слабину. Хвала Всевышнему за алкоголь. «Гиннесс вселяет в вас силы» – возвещают лондонские рекламные щиты. Текила вселяет отвагу.

У каждого своя исходная точка, и как бы далеко ты от нее ни ушел, в конце концов снова оказываешься там же. Я уже поверила, что ты меня спасешь, что я принадлежу тебе, но я всегда принадлежала им и только им. Спасибо тебе, Дэвид, за мечту. Уродка Альма нашла мужчину, который дал ей почувствовать себя красавицей. Если ты сотворил такое со мной, представляешь, что ты сможешь сделать для девушки с одним лицом?

Считай, что тебе повезло. Все закончится раньше, чем ты узнаешь, какая я на самом деле. Тебе напомнить? Я появилась в твоем доме с револьвером.

Надо ли объяснять, что это значит? Только сумасшедшая способна на такое, а сумасшедшим доверять нельзя. Они суют свой нос в чужую жизнь, пишут книги о том, что их не касается, и покупают сильное снотворное. Хвала Всевышнему за снотворное. Ты уехал без него – по-твоему, это случайность? Все время, что ты был здесь, пилюли лежали у меня в сумочке. Я сто раз хотела их тебе отдать, и сто раз забывала; так ты без них и уехал. Не ругай меня. Как выяснилось, мне они нужнее, чем тебе. Мои надежные друзья в красных жилетах числом двадцать пять. Такая вот команда под названием «Ксанакс». Победа гарантирована.

Прости. Прости. Прости. Прости. Прости.

Я безуспешно пытался с ней связаться. Как ни странно, я сразу прозвонился, на том конце провода раздались гудки, но Альма так и не сняла трубку. Сорок, пятьдесят гудков… я упрямо ждал, что этот назойливый трезвон нарушит концентрацию внимания, отвлечет ее от этих пилюль. Может, следовало подождать еще пять звонков? Десять звонков? Я все-таки повесил трубку и послал ответный факс. Поговори со мной, прошу тебя. Альма, сними трубку и поговори со мной. Я снова набрал ее номер, но на этот раз после шести или семи гудков вдруг наступила мертвая тишина. Сначала я не понял, что случилось, и только потом до меня дошло: она выдернула из розетки телефонный шнур.

Глава 9

Через несколько дней я похоронил ее рядом с родителями на католическом кладбище в двадцати пяти милях к северу от Тьерра-дель-Суэньо. О родственниках Альмы мне ничего не было известно, и, так как никто со стороны Грюндов или Моррисонов не заявил своих прав на тело умершей, все расходы я взял на себя. Пришлось принимать решения из области черного юмора: вам что больше нравится, бальзамирование или кремация? Гроб из какого дерева вы предпочитаете? Вам подороже или подешевле? Выбор в пользу погребения повлек за собой новые вопросы: одежда, цвет помады, лак для ногтей, прическа? Не знаю, как я со всем этим справился; вероятно, как все остальные, – вслепую, на ощупь, полубессознательно. Единственное, с чем я твердо определился: никакой кремации. Огня и пепла на мой век хватит. На медицинское вскрытие моего разрешения не спрашивали, но сжечь ее я не позволю.

В ту ночь я позвонил в офис местного шерифа, и тот послал на ранчо своего помощника для выяснения обстоятельств.

Еще не было шести утра, когда Виктор Гусман приехал на место, но Хуана и Кончиты уже след простыл. Альма и Фрида лежали там, где их застала смерть, отправленное мне письмо торчало из факс-машины, а маленькие словно испарились. Пятью днями позже, когда, завершив все дела, я уезжал из Нью-Мексико, Гусман со товарищи продолжали безрезультатные поиски.

Что касается Фриды, то ее похоронами, согласно завещанию, распорядился ее адвокат. Траурная церемония состоялась на ранчо, в рощице позади большого дома, среди ив и осин, выращенных Гектором. Я не пришел туда сознательно. Слишком сильна была моя ненависть к Фриде, меня тошнило от одной мысли об этом ритуале. Адвокат, узнавший обо мне от Гусмана, позвонил в мотель и пригласил меня на церемонию прощания, но я сослался на занятость. Несколько минут он распинался по поводу бедной миссис Спеллинг и бедной Альмы, а затем без перехода, на одном дыхании, сообщил мне строго конфиденциально, что вся недвижимость оценивается в девять миллионов. После того как завещание пройдет экспертизу, сказал он, ранчо будет выставлено на продажу, а вырученная сумма вместе со всеми доходами от акций и ценных бумаг миссис Спеллинг будет передана в некоммерческую организацию города Нью-Йорка. Какую именно? поинтересовался я. Музей современного искусства. Девять миллионов – в анонимный фонд, предназначенный для сохранения старых фильмов. Довольно странно, вы не находите? Нет, ответил я, не нахожу. Жестоко – да, омерзительно – да, но не странно. Для любителей скверных анекдотов тут есть над чем посмеяться.

Мне хотелось последний раз заглянуть на ранчо, взять на память фотографии Альмы, какие-то мелочи, но когда я подъехал к воротам, меня словно заклинило. Полиция оцепила место преступления желтой лентой, и у меня вдруг не хватило пороху. Поблизости не было ни одного копа, никто мне не мешал войти внутрь, но я не мог, не мог, – так и уехал. Перед отлетом из Альбукерке я заказал надгробный камень. Первоначальная надпись гласила: АЛЬМА ГРЮНД 1950–1988. Я подписал контракт, расплатился, вышел из конторы – и повернул назад. Я передумал, говорю. Хочу добавить одно слово. Напишите так: АЛЬМА ГРЮНД, ПИСАТЕЛЬНИЦА 1950–1988. Если не считать двадцатистраничной предсмертной записки, я не прочел ни одного слова из того, что Альма написала. Но она лишилась жизни из-за книги, и справедливость требовала, чтобы ее запомнили как автора.

А потом был рейс на Бостон. Над среднезападными штатами мы попали в зону турбулентности. Я ел цыпленка, пил вино, поглядывал в иллюминатор – и ничего со мной не случилось. Белые облака, синее небо, серебристое крыло самолета. И ни-че-го.