Любовь с призраком, стр. 43

С каменным лицом она протянула хозяйке бумажный пакет, в котором тревожно зазвенели бутылки. Людмила улыбнулась ей сквозь слезы, взяла пакет в руки и, не произнеся ни слова, не оглянувшись на мужа и дочь, поднялась по лестнице к себе в комнату.

Из окна машины Марат наблюдал за Ириной, одиноко сидевшей на скамейке у подъезда дома, где жил ее дед. В последние дни она выглядела печальной. Марат с удивлением ощутил, как его душу переполняет нежность, стоит ему только посмотреть на нее. Мягкая и ранимая, она вызывала у Марата массу чувств, в которых он пока не мог разобраться. С одной стороны, он на нее злился, потому что вынужден был всюду следовать за ней, терять время, с другой — ему было страшно думать о том, что Ирина тоже может пострадать от рук человека, уже убившего ее сестру и Стаса. А еще Марат испытывал вину за то, что принимал участие в той жестокой сцене, и поэтому он всеми силами старался уберечь женщину от возможных неприятностей.

Вот уже вторую неделю он и Борис неотступно следовали за ней. Иногда их сменял Гаврила и другие ребята, работавшие на Михаила Андреевича. Но в основном именно Марат старался не упускать ни одной возможности увидеть ее.

— Эй! — Гаврила окликнул Бориса, рассматривавшего в журнале яркие фотографии какой-то тропической страны. — Мечтаешь о Кубе? — прочел он заголовок репортажа и рассмеялся.

— Да. Именно так и должны жить люди, — с восхищением произнес Борис. — Не в пыли каменного города или среди надоевших сосен, как мы, а на берегу океана.

— Ты сегодня — поэт, — в деланом восхищении округлил глаза Гаврила. — Еще расскажи о соленом ветре, о кораблях, идущих в порт, и о покое в душе, который появляется с шумом прибоя.

— Да, — Борис не понял иронии. — Красота! Никогда не бывал на море.

— Шутишь? — засмеялся Гаврила. — Быть того не может!

— Вот выйду на пенсию… — мечтательно произнес Борис. — Тогда и увижу мир. Все свои деньги потрачу на путешествия. Не ржи, Говорило! — грозно прикрикнул он. — Рано или поздно все становятся стариками.

— Думаешь, тебе захочется в старости таскаться по аэропортам и возить свое дряхлое тело на корм москитам в жаркие страны?

— Еще бы! Я ведь, кроме Москвы, ничего не видел.

Марат с улыбкой слушал этот разговор и смотрел на Ирину, одиноко сидевшую под сбросившим листву деревом.

Он испытывал влечение к этой необычной, по его мнению, женщине. Поначалу он пугался этого незнакомого чувства, потом — привык. Каждое утро начиналось с радостной мысли о том, что сегодня он увидит ее. Марат не мог остановиться, все его размышления были связаны с Ириной, с ее образом. Он уже не контролировал свои эмоции и не замечал, что окружение Никлогорского, да и сам Михаил Андреевич, пытаются докопаться до причин его замкнутости, а порою и раздражительности. Так слежка за Ириной Линдерман из работы превратилась в удовольствие, однако вскоре на смену радости пришла печаль, постоянно напоминавшая Марату, что любое удовольствие имеет свойство обрываться в самый неожиданный момент.

— Что-то девка наша совсем раскисла, — хмыкнул Гаврила, указав подбородком на задумчивую Ирину.

— Выбирай выражения, — жестко сказал Марат и вжался в сиденье, увидев, что Ирина вдруг встала со скамьи и быстрыми шагами направилась в их сторону.

Она приостановилась у машины, в которой они сидели, и настороженно вгляделась в ее затемненные стекла. Потом стремительно повернулась и побежала к подъезду.

— Обнаружила! — Гаврила хлопнул себя по коленке. — Смышленая баба. Вроде и мы машины каждый раз меняем, и в разных местах останавливаемся… Вот это интуиция! Ей бы с Резо работать в паре, непобедимая вышла бы команда.

— Вряд ли, — покачал головой Борис. — Ей страшно. После той истории ее все пугает: и новые машины, и незнакомые люди. Вспомни, как часто она выходит из дома? Почти все время сидит в четырех стенах. Жалко мне ее.

— Что-то к ней давно та блондиночка не заезжала, — томно вздохнул Гаврила и закатил глаза.

Борис вдруг громко хохотнул и указал пальцем на въехавший во двор черный Porsche:

— Легка на помине!

Марат нахмурился: во дворе показалась и машина Дмитрия Каманина.

— День посещений какой-то! — Гаврила потер ладони. — Вот и любовничек пожаловал. Похоже, намечается партсобрание. Чует мое сердце, что эта дружная компания замышляет неладное. Что будем делать?

— Поищите нового напарника, потому что я больше не намерен играть в частного детектива, — ответил Марат, пристально рассматривая Каманина. — Эта роль мне категорически не подходит.

Борис громко фыркнул, показывая, что знает истинную причину намечающейся перестановки кадров.

— Я вызываю машину и возвращаюсь в усадьбу к дяде. Вы остаетесь, — заявил Марат.

Глава 24

Максим Бурмистров прошелся по кабинету брата, всем своим видом показывая, что ему не нравится окружающая обстановка. Все изменилось с тех пор, как он покинул стены этого офиса, все теперь отвечало вкусам Артура, которые, по мнению Максима, были далеки от идеала. Множество лишних вещей, якобы украшавших пространство, а на самом деле только засорявших его. Статуэтки, вазы, какие-то гадкие цветы в огромных вазонах — как это похоже на Артура, который в душе навсегда останется жалким мещанином, вне зависимости от размеров нажитого им капитала.

— А что ты сделал с моим кабинетом? — спросил Максим, взяв в руки рамку с фотографией Людмилы.

— Поставил там бильярдный стол, — ответил Артур, забрав у него фотографию.

— Знаешь, а я не жалею, что уехал из Москвы. Здесь стало скучно. — Максим демонстративно зевнул и уселся на диван, положив ногу на ногу. — Ладно, не трать зря мое время, да и свое тоже. Для чего я тебе понадобился?

Он прищурился и приготовился слушать.

Артур почувствовал, что начинает закипать изнутри. Вывести его из себя был способен только Максим — надменный и тщеславный тип, вечно демонстрирующий свое превосходство над собеседником. Артур с детства терпеть не мог своего брата, наверное, оттого, что Максим был любимцем родителей, а Артура они не воспринимали всерьез, считая его слишком скучным и безынициативным. Его прилежание в учебе не шло в расчет, так как отец больше всего ценил в человеке предприимчивость и творческое начало. Будучи известным московским архитектором, он мечтал, что сыновья пойдут по его стопам и прославят род Бурмистровых на всю страну. Поэтому он безгранично радовался успехам младшего сына, бывшего на пути к тому, чтобы оправдать его ожидания, и постоянно смеялся над старшим, ставшим весьма посредственным инженером.

Артур вспомнил, как отец натравливал их друг на друга, принижая достоинства одного и восхваляя другого. Жаль, что Максим оказался излишне восприимчив к лести. Он без особых проблем поддавался влиянию отца, вступив с ним в неофициальный сговор, целью которого было намерение окончательно сломить Артура. Подобная жестокость вызывала удивление — сложно было понять, зачем отец старается превратить своих сыновей во врагов, и как вообще одного ребенка можно любить больше другого? Артур долго искал ответы на эти вопросы, наконец сдался и начал яростно сопротивляться, но действовал скрытно, потому что в честной игре справиться с обоими противниками было невозможно.

Только благодаря силе своего характера, закаленного опытом постоянной защиты от близких людей, прекрасно осведомленных, куда нужно ударить, чтобы ему было больнее, Артур сумел так высоко взлететь, чем очень удивил отца. Тот никогда не сделал бы ставку на старшего сына, даже при удачном раскладе карт. Более того, Артур привел в недоумение и Максима, не признававшего брата достойным соперником, воспользовавшись умом Макса, его изворотливостью и умением налаживать контакты в сфере бизнеса, а затем избавившись от него, когда их общая компания стала приносить большие прибыли. В отличие от напористого Максима, в силу своей горячности не опускавшегося до просчитывания всех мелочей, Артур был человеком педантичным и осторожным. Максим ко всему на свете подходил с наглой самоуверенностью, Артур не допускал излишних проявлений эмоций и видел всю картинку в деталях. Именно поэтому ему удалось составить контракт таким образом, что брат больше не имел никаких прав на «Kardo Development» — их общее детище. Для Максима это стало откровением — увидеть в Артуре хищника, еще более опасного, чем он сам. Ни жалости, ни уступок, ни братских чувств — три урока, которые братья усвоили от отца и с успехом применяли на практике. Максим даже рассмеялся, когда его поставили в известность об отстранении от дел.