Мэнсфилд-парк, стр. 92

– Я знаю Мэнсфилд, знаю тамошние обыкновения, знаю, для вас там не все делалось как надобно. Я знаю, есть опасность, что о вас забудут, принесут ваше благополучие в жертву воображаемым удобствам любого из членов семьи. Я представляю, что, если сэру Томасу, чтобы поехать за вами самому или послать горничную вашей тетушки, не удастся уладить все дела, не внося ни малейших перемен в свои планы на ближайшие три месяца, вас могут оставить здесь жить неделю за неделей. Это не годится. Два месяца весьма большой срок, на мой взгляд, и полутора было бы вполне довольно. Я имею в виду здоровье вашей сестры, – пояснил он, обращаясь к Сьюзен, – и полагаю, что жизнь взаперти ему не на пользу. Ей необходим воздух и моцион. Когда вы узнаете ее так же хорошо, как я, вы, без сомненья, согласитесь, что она и вправду в этом нуждается и нельзя надолго ее оставлять без свежего воздуха и сельского приволья. Поэтому (сказал он, вновь поворотясь к Фанни), если еще до истечения двух месяцев вы почувствуете себя нездоровой, а для возвращения в Мэнсфилд возникнут какие-либо помехи, – это никак не следует принимать во внимание; если вы почувствуете, что стали несколько слабее или неспокойнее обыкновенного, дайте только знать моей сестре, только намекните, мы с нею немедля приедем и отвезем вас в Мэнсфилд. Вы понимаете, с какой легкостью и удовольствием это будет сделано. Вы понимаете, каковы в этом случае будут наши чувства. Фанни поблагодарила его, но постаралась отделаться смехом. – Я говорю вполне серьезно, вы прекрасно это понимаете. И я надеюсь, вы не будете жестоки, не станете скрывать, если почувствуете малейшее недомогание. Конечно же, не станете, это не в ваших силах, и потому до тех пор, пока вы будете писать в каждом письме к Мэри «я здорова», а я знаю, говорить или писать неправду вы не способны, только до тех пор мы будем полагать, что вы подлинно здоровы. Фанни вновь его поблагодарила, однако столь она была тронута и растревожена, что ничего не смогла ответить и даже не уверена была, что же тут отвечать. Было это уже под конец прогулки. Крофорд довел их до самых дверей дома и там распрощался, ведь он знал, что они сейчас будут обедать, а потому сделал вид, будто его ждут в другом месте. – Я бы предпочел, чтоб вы не так утомились, – сказал он, немного задерживая Фанни, когда все прочие уже вошли в дом. – Я бы предпочел оставить вас более крепкой. Не нужно ли вам чего в Лондоне? Я уже почти решил вскорости опять ехать в Норфолк. Я недоволен Мэддисоном. Он несомненно все еще надеется перехитрить меня, если удастся, и отдать какому-то своему родственнику мельницу, которую я предназначаю для другого человека. Я должен найти с ним общий язык. Должен втолковать ему, что меня вокруг пальца не обведешь и я намерен быть истинным хозяином своих владений. Прежде я не давал ему это ясно понять. Уму непостижимо, сколько вреда может принести имению подобный человек, равно и доброму имени владельца и благополучию бедняков. Я очень склонен вернуться в Норфолк сразу же и немедля все наладить так, чтоб после уже ничего нельзя было повернуть к худшему. Мэддисон умный малый, я не хочу отстранять его от дел при условии, что он не попытается отстранить от дел меня; но было бы глупо, чтоб меня одурачил человек, у которого нет резона заимодавца одурачивать меня, и еще того глупей позволить ему навязать мне в арендаторы бессердечного корыстного малого взамен честнейшего человека, которому я уже почти что обещал. Разве не будет это еще того глупей? Стоит мне ехать? Как посоветуете? – Посоветую! Вы прекрасно знаете, что будет правильно. – Да. Когда вы высказываете мне свое мнение, я всегда знаю, что будет правильно. Ваше суждение для меня мерило правоты. – Нет, нет! Не говорите так. В душе каждого из нас есть наставник, и он направил бы нас лучше любого стороннего человека, лишь бы только мы к нему прислушивались. До свиданья. Желаю вам завтра приятного путешествия. – Не нужно ли вам чего в Лондоне? – Благодарю вас, ничего не нужно. – Не хотите ли вы кому-нибудь что-нибудь передать? – Передайте, пожалуйста, сердечный привет вашей сестре. И когда увидите моего кузена… кузена Эдмунда, будьте так добры, скажите ему, что… я надеюсь вскорости получить от него весточку. – Непременно скажу, и, если он ленив или нерадив, я сам письменно передам вам его извинения… Продолжать он не мог, ибо нельзя было задерживать Фанни долее. Он сжал ее руку, глянул на нее и пошел прочь. Следующие три часа, пока в гостинице не приготовили самый что ни на есть, по их разумению, наилучший обед, Крофорду предстояло коротать с другим своим знакомцем, а Фанни вошла в дом, где уже ждал обед попроще. Кушанья Прайсов обыкновенно были совсем иного свойства; и подозревай Крофорд, сколь много лишений, кроме отсутствия моциона, Фанни терпела в родительском доме, он подивился бы, что это еще так мало сказалось на ее наружности. Она так плохо переносила Ребеккины пудинги и рубленое мясо с овощами, которые та подавала вкупе с не слишком чистыми тарелками и вовсе нечистыми ножами и вилками, что очень часто принуждена бывала утолять голод лишь ввечеру, когда удавалось послать братьев за печеньем и сдобными булочками. Воспитанной в Мэнсфилде, в Портсмуте Фанни уже поздно было приучаться к выносливости; сэр Томас, знай он все это, пожалуй, рассудил бы, что, изголодавшись телом и душою, племянница наконец надлежащим образом оценит превосходное общество и превосходное состояние мистера Крофорда, однако же едва ли он стал бы продолжать сей опыт, опасаясь, как бы подобное лечение не свело ее в могилу. Весь остаток дня Фанни была в унынии. Хотя и почти уверенная, что ей более не грозит встреча с Крофордом, она все же пала духом. В сущности, то было расставанье со своего рода другом; она и радовалась его отъезду, и вместе с тем ей казалось, будто теперь она покинута всеми, будто вновь простилась с Мэнсфилдом; и при мысли о том, как, возвратясь в Лондон, он станет часто видаться с Мэри и Эдмундом, ее охватывали чувства столь схожие с завистью, что она ненавидела себя за них. Ничто вокруг не могло рассеять ее уныние; явился один, а там и другой папенькин друг, и, как всегда, когда он не уходил с ними, вечер тянулся особенно долго; с шести часов до половины десятого они почти без передышки громко разговаривали и пили грог. Фанни была совсем подавлена. Удивительная перемена к лучшему, которая чудилась ей в Крофорде, одна могла внести толику утешения в ход одолевавших ее мыслей. Не задумываясь, в сколь отличном от прежнего кругу она его сейчас видела, ни о том, сколь многое зависело от сей разницы, она была совершенно убеждена, что он стал на удивленье мягче и внимательней к другим. А если такова перемена в малом, не так ли это и в более существенном? Он так был озабочен ее здоровьем и покоем, высказывал такое сочувствие, и, похоже, не только на словах, но и вправду, разве не справедливо предположить, что теперь он не станет слишком долго донимать ее ухаживаньем, которое для нее столь огорчительно?

Глава 12

Предполагалось, что назавтра мистер Крофорд отбыл в Лондон, поскольку у Прайсов он более не показывался; и два дня спустя пришло подтвержденье этому в письме мисс Крофорд к Фанни, которая и распечатала и стала читать это письмо с самым тревожным любопытством совсем по другой причине. "Должна сообщить Вам, милочка Фанни, что Генри ездил в Портсмут нарочно, чтоб повидаться с Вами; что он восхищен прогулкою с Вами на верфь в прошлую субботу, а еще того более тою, что состоялась назавтра, на крепостном валу; благоуханный воздух, сверкающее море и Ваше прелестное личико и беседа с Вами – все исполнено было чарующей гармонии и вызвало чувства, которые рождают бурный восторг даже при воспоминании. Сколько я понимаю, это и должно составить суть моего письма. Он велит мне писать, а я не знаю, о чем еще Вам сообщить, кроме его впечатлений от уже упомянутой поездки в Портсмут, и этих двух прогулок, и его знакомства с Вашей семьей, особенно же с Вашей славной сестрою, премилой пятнадцатилетней девицей, которая составила вам компанию на крепостном валу и впервые увидела воочию, что такое любовь. Я не имею времени для длинного письма, но если б и имела, оно было б некстати, поскольку пишу я Вам по делу, ради сообщения, коего откладывать нельзя, не то, боюсь, все может обернуться дурно. Милая, милая моя Фанни, были бы Вы здесь, как бы я с Вами наговорилась! Вы слушали бы меня, пока не утомились, и советовали мне, пока не утомились бы и того более; но невозможно изложить на бумаге и сотую долю всего, что переполняет мою душу, и потому я вовсе умолчу, а уж Вы думайте-гадайте. Никаких новостей для Вас у меня нет. Не говоря, конечно, о хитросплетеньях отношений в свете; и дурно было бы докучать Вам, перечисляя людей и светские приемы, которые заполняют мое время. Мне следовало послать Вам отчет о первом приеме в доме Вашей кузины, но я поленилась, а теперь это уже в прошлом, удовольствуйтесь тем, что все там было как быть должно, в наилучшем виде, любой из ее родственников, окажись он там, был бы доволен, и, конечно, ее туалет и манеры делали ей честь. Мой друг, миссис Фрейзер, жаждет заиметь такой же дом, и я тоже от такого не отказалась бы. После Пасхи я еду к леди Сторнуэй. Она, кажется, в превосходном настроении и очень счастлива. Мне представляется, что лорд С. в домашнем кругу весьма добродушен и мил и, пожалуй, он не так уродлив, как мне было показалось, по крайней мере встречаются и похуже. Но ему не следует оказываться рядом с Вашим кузеном Эдмундом. Что Вам сказать об этом нашем герое? Не упомяни я вовсе его имени, это выглядело бы подозрительно. Потому скажу, что раза три мы его видели и моих здешних друзей его облик подлинного джентльмена поистине ошеломил. Миссис Фрейзер (неплохой судья) утверждает, что в Лондоне она знает не более трех мужчин, кто был бы так xopoш лицом, ростом, всем видом; и, признаться, когда на днях мы здесь обедали, с ним никто не мог сравниться, а собралось шестнадцать человек. По счастью, нынче все одеты на один лад, и платье мало что говорит о человеке, но… но все же…