Мэнсфилд-парк, стр. 44

Фанни возрадовалась от происшедшего куда более чистой радостью. Она услышала новость за обедом и благословила ее. Все прочие поминали об этом с сожалением, отдавая дань достоинствам Крофорда каждый в меру своих чувств – от слишком пристрастного, искреннего уважения Эдмунда до безразличия его матери, равнодушно произносящей заученные слова. Тетушка Норрис наконец задумалась и подивилась, что его влюбленность в Джулию кончилась ничем; и готова была испугаться собственной нерадивости, из-за коей недостаточно способствовала счастливой развязке; но когда столько забот, где ж тут успеешь исполнить все задуманное, даже и при ее расторопности?

Еще через день-другой отбыл и мистер Йейтс. Вот в чьем отъезде был крайне заинтересован сэр Томас; когда жаждешь остаться наедине со своим семейством, тяготишься присутствием постороннего и получше мистера Йейтса; а он – незначительный и самоуверенный, праздный и расточительный – обременял до крайности. Сам по себе утомительный, он в качестве друга Тома и поклонника Джулии оказался непереносим. Сэру Томасу было вовсе безразлично, уедет или останется мистер Крофорд, но, сопровождая мистера Йейтса до дверей, он желал ему всяческого благополучия и доброго пути с искренним удовлетворением. Мистер Йейтс видел собственными глазами, как пришел конец всем театральным приготовлениям в Мэнсфилде, как было убрано все, что имело касательство к спектаклю; он покинул усадьбу, когда она вновь обрела всю свойственную ей умеренность; и, выпроваживая его, сэр Томас надеялся, что расстается с наихудшей принадлежностью этой затеи, и притом с последней, которая неизбежно напоминала бы о ее недавнем существовании.

Тетушка Норрис ухитрилась убрать с его глаз один предмет, который мог бы его огорчить. Занавес, шитьем которого она заправляла с таким талантом и успехом, отправился с нею в ее коттедж, где, надо ж так случиться, у ней как раз была надобность в зеленом сукне.

Глава 3

Возвращение сэра Томаса произвело разительную перемену в образе жизни обитателей усадьбы, независимо от «Обетов любви». Когда он взял бразды правления в свои руки, Мэнсфилд преобразился. От некоторых членов общества избавились, и многие другие погрустнели, и по сравненью с недавним прошлым дни потянулись однообразные и пасмурные; унылые семейные сборища редко оживлялись. С обитателями пастората почти не виделись. Сэр Томас, и всегда избегавший тесной дружбы, в нынешнюю пору был особенно не склонен к каким-либо встречам, за единственным исключением. Одних только Рашуотов считал он возможным вводить в семейный круг.

Эдмунд не удивлялся, что таковы были чувства отца, и не сожалел ни о чем – только общества Грантов ему недоставало.

– Ведь они вправе рассчитывать на наше внимание, – говорил он Фанни. – По-моему, они срослись с нами… по-моему, они неотъемлемая часть нашей жизни. Мне хотелось бы, чтоб отец лучше понимал, как внимательны они были к нашей матери и сестрам, пока он отсутствовал. Боюсь, как бы они не подумали, что ими пренебрегают. Но все дело в том, что отец почти их не знает. Когда он уехал из Англии, они еще и года здесь не прожили. Знай он их лучше, он бы по заслугам дорожил их обществом, ведь они именно такие люди, какие ему по душе. В нашем замкнутом семейном кругу иной раз недостает веселого оживленья; сестры не в духе, и Тому явно не по себе. Доктор и миссис Грант внесли бы оживление, и наши вечера проходили бы куда отраднее даже для отца.

– Ты так думаешь? – сказала Фанни, – По-моему, дядюшке не понравилось бы никакое пополнение нашего общества. Я думаю, как раз тишиной, о которой ты говоришь, он и дорожит, ему только и требуется, что спокойствие семейного круга. И мне совсем не кажется, будто мы сейчас серьезней, чем прежде; я хочу сказать, до того, как дядюшка уехал в чужие края. Сколько я помню, всегда примерно так и было. При нем никогда особенно много не смеялись; а если какая-то разница и есть, то не больше, чем ей положено быть вначале после столь долгого отсутствия. Не может не проявиться хоть некоторая робость. Но я не припоминаю, чтоб вечерами мы уж очень веселились, разве только когда дядюшка уезжал в город. Наверно, молодежь и вообще не веселится на глазах у тех, на кого смотрит снизу вверх.

– Вероятно, ты права, Фанни, – после недолгого раздумья отвечал Эдмунд. – Вероятно, наши вечера не преобразились, а скорее стали опять такими, как были всегда. Новшеством была как раз их оживленность… Однако ж какое сильное впечатление они произвели, эти немногие недели! У меня такое чувство, будто так, как сейчас, мы не жили никогда.

– Во мне, верно, нет той живости, что в других, – сказала Фанни. – И вечера не кажутся мне слишком длинными. Я люблю дядюшкины рассказы об островах Вест-Индии. Я могла бы слушать его часами. Меня это развлекает более многого иного, но, боюсь, я просто непохожа на других.

– Почему именно этого ты боишься? – спросил он с улыбкою. – Ты хочешь услышать, что непохожа на других оттого, что благоразумней и скромнее? Но, Фанни, разве я хоть раз хвалил в глаза тебя или кого-нибудь другого? Если хочешь, чтоб тебя похвалили, поди к папеньке. Он тебя порадует. Спроси своего дядюшку, что он о тебе думает, и услышишь достаточно похвал; и, хотя они, вероятно, будут относиться главным образом к твоей внешности, придется тебе с этим примириться и поверить, что со временем он оценит и красоту твоей души.

Подобные речи так были ей внове, что совершенно ее смутили.

– Твой дядя почитает тебя очень хорошенькой, милая Фанни, вот в чем все дело. Любой другой на моем месте много чего бы тут наговорил, а на твоем месте любая другая обиделась бы, что прежде ее не почитали очень хорошенькой; но правда вот она: до последнего времени твой дядюшка никогда тобою не любовался, а теперь любуется. У тебя стал такой прелестный цвет лица!.. И ты так похорошела… и весь твой облик… Нет, Фанни, не возмущайся… это всего лишь твой дядюшка. Если ты не способна вынести восхищенье дядюшки, что с тобою будет? Право же, тебе следует приучить себя к мысли, что на тебя можно заглядеться. Постарайся не сокрушаться, что из тебя выйдет хорошенькая женщина.

– Ох, Эдмунд! Не говори так, не говори! – воскликнула Фанни, которую терзали чувства, о каких Эдмунд не подозревал; но, видя, что она огорчена, он не стал продолжать этот разговор и только прибавил серьезнее:

– Твой дядя склонен быть довольным тобою во всех отношениях, и мне хотелось бы только, чтоб ты больше с ним разговаривала. Ты одна из тех, кто слишком молчалив вечерами в нашем семейном кружке.

– Но я и так разговариваю с ним больше прежнего. Да, я в этом уверена. Ты разве не слышал вчера вечером, как я его спросила про торговлю рабами?

– Слышал… и надеялся, что за этим вопросом последуют другие. Твой дядя был бы рад, чтоб его расспрашивали и далее.

– И мне очень хотелось его расспросить… но стояла такая мертвая тишина! А ведь кузины были тут же и не произнесли ни слова, и, похоже, им это было совсем неинтересно, и мне стало неприятно… я подумала, может показаться, будто я хочу перещеголять их, выказывая интерес к его рассказу и удовольствие, какие он бы, наверно, хотел найти в своих дочерях.

– Мисс Крофорд была совершенно права на днях, когда сказала, что ты почти так же боишься оказаться на виду и услышать похвалу, как другие женщины боятся невнимания. Мы говорили о тебе в пасторате, и так она сказала. Она на редкость проницательна. Я не знаю никого, кто бы так хорошо разбирался в людях. В столь молодые годы это поразительно!. Она, без сомнения, понимает тебя лучше, чем почти все, кто знает тебя давным-давно; а что до некоторых других, я могу представить, по иным ее живым намекам, по нечаянно сорвавшимся с языка словам, что если бы не свойственный ей такт, она могла бы с такою же точностью отозваться о многих. Хотел бы я знать, что она думает о папеньке? Он должен восхищать ее как видный мужчина с достоинством и манерами истинного джентльмена; но оттого, что она знакома с ним так мало, его сдержанность должна ее отталкивать. Если бы они могли долее побыть в обществе друг друга, они, без сомнения, прониклись бы взаимною симпатией. Ему бы доставила удовольствие ее живость, а у ней вдоволь прозорливости, чтобы оценить его одаренность. Хорошо бы им встречаться почаще! Надеюсь, ей не кажется, будто он испытывает к ней неприязнь.