Прекрасная Габриэль, стр. 96
— Матушка!
— Поищите хорошенько, говорю я вам!
Анриэтта потупила голову, и глаза ее обнаружили своей болезненной пристальностью ужас совести, которой являлись привидения.
— Вы не находите? Ну, я помогу вашей памяти. Этот раненый молодой человек.
— О, он слишком великодушен, чтобы написать эти строки! — вскричала молодая девушка, невольно отдавая справедливость благородству своей жертвы. — Притом он исчез, он уехал навсегда. — Ну если не он, то почему же не…
— Тот, о котором вы говорите, может быть, был бы способен на эту гнусную угрозу, но он умер.
— Должно быть, у меня голова не на месте, потому что не позже как вчера, возвращаясь домой, я видела, как промелькнуло как тень лицо этого несчастного.
— Не забудьте, что он бросился в партию герцогини Монпансье; она сделала его своим секретарем; нам сказал граф де Бриссак, и в день вступления короля в Париж он был заперт в Деревянной башне у Новых ворот, между всеми этими испанцами, которых Крильон убил и бросил в реку.
— Я это знаю, но…
— Но если он остался, мы не могли бы этого не знать. Он не из тех, которые заставляют о себе забывать.
Она еще говорила, когда камеристка доложила, что граф Овернский воротился домой. Мать встала. Анриэтта поскорее накинула пеньюар, и скоро граф Овернский вошел к ней вместе с д’Антрагом.
— Ну что? — спросила Мария Туше.
— Ну, великое событие. Весь двор в волнении.
— Что такое?
— Король оставляет маркизу.
— Возможно ли? — закричали обе женщины.
— Был шум, были слезы. Неизвестно, кто приказывал, кто повиновался. Но известно только, что король заперся у себя, а маркиза у себя, и отданы приказания, чтоб ее экипажи отправились завтра в Монсо.
Анриэтта и мать переглянулись в восхищении.
— Прибавьте, пожалуйста, все толки, — сказал д’Антраг.
— Толки вот какие: у короля новая любовь в голове. Ему помогает какой-то верный друг. Произошло свидание, которому маркиза хотела помешать; король рассердился… я пересказываю вам, что говорят; вы понимаете, маркиза рассердилась, и потом произошла бурная сцена.
— А потом? — спросила Анриэтта.
— А потом советы Росни. Министр против маркизы. Уверяют даже, будто король пожертвовал своей любовницей Росни. Лувр наполнен озабоченными и осторожными людьми, еще колеблющимися, но готовыми решиться.
— Называют кого-нибудь в этом свидании? — спросил д’Антраг.
— Э! э!
— Предмет этой новой любви короля? — спросила Анриэтта.
— Э! э!
— Не скромничайте, брат.
— Сообщите нам, сын мой.
— Имейте к нам доверие, граф.
— Ну да, называют… но шепотом…
— Называют с восторгом, — прошептал д’Антраг, — только бы не называли слишком рано, сохрани Бог!
— Какую роль играет в этих толках Замет? — спросила Анриэтта.
— Говорят, что свидание происходило у него.
— Но король заперся, — сказала Мария Туше, — это значит, что он огорчен.
— О да! Король огорчен.
Анриэтта нахмурила брови.
— Это доказательство его превосходного сердца, его благородного сердца! — вскричал д’Антраг. — Он способен к привязанности, достойный государь.
— Она еще не уехала, — прошептала Мария Туше.
— Надо что-нибудь сделать, — прибавила Анриэтта, — надо увидеться с Заметом.
— О, осторожность, осторожность! — сказал д’Антраг.
— Надо бы, чтобы король удалился на двадцать четыре часа, — сказала Мария Туше, — в это время примирение было бы невозможно.
— Не посоветоваться ли с ворожеей? — сказал д’Антраг. — Таким образом можно было бы видеться с Заметом.
— Я его ждала сегодня утром, — прошептала Анриэтта.
— Вы понимаете, что в эту минуту он боится компрометировать себя, — сказал граф Овернский. — Пойдемте к нему, месье д’Антраг, как бы, для того чтобы благодарить его за объяснение, которое он дал вчера, и просить молчать о вчерашнем происшествии. Может быть, Замет имеет возможность удалить короля из Парижа до тех пор, пока маркиза уедет.
— И притом не забудем, — сказала Анриэтта, — что сам он заметил вчера, что гороскоп Элеоноры — корона.
— Ступайте, господа, — сказала Мария Туше, — принесите нам известия. Между тем Анриэтта кончит свой туалет и будет готова на всякий случай.
Граф д’Антраг и граф Овернский ушли, а обе женщины в своей гнусной радости забыли все, кроме успеха. Весь еще дом был взволнован, когда человек по коридору подошел к самому порогу спальной Анриэтты. Он мог видеть, как мать обнимала дочь, а дочь взяла, смяла и бросила в огонь письмо, прежде так их напугавшее. Он приподнял портьеру и вошел в комнату. Обе женщины оглянулись при этом шуме.
— Ла Раме! — вскричали они в один голос.
— Я сам, — отвечал молодой человек, бледное лицо которого еще более усилило блеск глаз, сверкавших огнем неумолимой решимости.
Глава 40
ПРОИГРАННОЕ СРАЖЕНИЕ
Обе женщины еще не оправились от удивления и смотрели на ла Раме с суеверных страхом, когда он сказал:
— Я кажусь вам тенью, милостивые государыни.
Мария Туше первая возвратила себе хладнокровие.
— Надо признаться, — сказала она, — что если вы действительно существо живое, то ваше появление показывало бы скорее призрак.
— Вот настоящий враг! — прошептала Анриэтта так громко, что ла Раме услыхал.
Но вместо ответа он продолжал обращаться к Марии Туше.
— Вы говорите это по причине моего продолжительного отсутствия, моего исчезновения.
— В самом деле, говорили, что вы умерли.
— Я должен был умереть, если бы получил в удел только обыкновенную долю жизни. Но, — прибавил он со страшной улыбкой, — я принадлежу к классу сверхъестественных существ. Все, чего достаточно, для того чтобы убить другого человека, меня возрождает и молодит; не находите ли вы, что я помолодел?
Марии Туше не нравилась эта шутливость, и другие предметы разговора, более серьезные, были бы ей по вкусу в такую минуту. Но под этой саркастической шутливостью она чувствовала неприязнь, угрозу, а со стороны ла Раме угроза имела свою цену.
— Да, — продолжал он, — я железный, медный; если меня можно ранить, то, по крайней мере, нельзя убить. Я этому радуюсь, так как я уже подвергался и буду подвергаться еще стольким катастрофам. Друзья мои радуются также этому.
— Объясните нам это отсутствие и это воскресение, — сказала Мария Туше, ободряя взглядом Анриэтту, пораженную беспокойством.
— Охотно, вам, вероятно, говорили, что я был брошен вместе с умирающими и мертвыми в окно Деревянной башни.
— Говорили, и ваше молчание утверждало нас в этом печальном убеждении.
Ла Раме молчал, он смотрел или, лучше сказать, пожирал глазами Анриэтту.
— Я имел множество причин, чтобы не показываться, — сказал он наконец, — во-первых, и одной этой причины было бы достаточно, я заботился о моем выздоровлении. Падая, я ударился о сваю, высунувшуюся из воды, рана была страшная, для всякого другого смертельная. В продолжение шести месяцев я был почти без ума.
«И теперь это осталось!» — сказали друг другу мать и дочь взглядами.
— Потом, когда я выздоровел, — сказал ла Раме, — я не принадлежал себе. Я должен был думать о великодушной особе, дарившей меня своим покровительством.
— А! вам кто-то покровительствовал, — сказала Мария Туше.
— Неужели вы думали, что я вышел из воды один, с разрубленной головой, — грубо возразил ла Раме. — Конечно, мне покровительствовали действительным и великим образом.
— Все, что вы говорите, — перебила Мария Туше, — возбуждает в нас глубокое участие. Вы знаете, какую дружбу имеем мы к вам.
— Знаю, — сказал ла Раме со странной улыбкой, которая смутила Анриэтту и ее мать, — поэтому я провел в молчании и уединении только строго необходимое время; как только мне позволено было воротиться в Париж, я вернулся.
— Вы воротились сегодня?
— Я был уже здесь несколько раз секретно. О, вы этого не подозревали, а я уже за вами наблюдал!