Прекрасная Габриэль, стр. 79

Глава 34

НОВЫЕ ВОРОТА

Новые ворота запирали Париж на берегу Сены, на Луврской набережной. Как почти все парижские ворота, это здание имело башни для защиты. Главная из этих башен, у Новых ворот, называлась Деревянной и соединялась с длинной и узкой башенкой, в которой находилась лестница большой башни. Бойницы и окна выходили на воду, довольно глубокую в этом месте. Подъемный мост служил сообщением, у ворот перед этим подъемным мостом Бриссак велел разрыть своим работникам землю, так что этим людям стоило только повернуться направо, чтобы бросать землю со своих заступов в Сену.

Нижний этаж башни составлял залу в тридцать футов. Над нею была квартира привратника, старого солдата, которого междоусобные раздоры забыли на этом посту, неутомительном и неважном, потому что Новые ворота, засыпанные землею, не отворялись никогда.

Из квартиры привратника был прекрасный вид на Сену и на окрестности, а круглая зала, находившаяся под его ногами, служила караульней. Голые стены имели украшениями только огромные гвозди, на которых вешалось оружие, и гвозди эти были вбиты с самой независимой неправильностью, по прихоти или по росту солдат.

Привратник спускался в караульню по маленькой лесенке из башенки, когда караул, чувствуя жажду от соседства реки, требовал от него некоего напитка, который он покупал в ближайшем кабаке, приняв предосторожность развести его прежде водой из Сены.

В ту ночь, о которой мы говорим, когда караул у Новых ворот был составлен, как вы видели, герцогом Фериа и графом де Бриссаком, капитан Кастиль как бдительный, а особенно как скучающий офицер, отправился к привратнику осмотреть настоящее положение своего поста. Он увидал инвалида, занимающегося переливанием в оловянные горшки пенистого напитка, который скоро должны были потребовать у него гости в нижнем этаже. Запах этого напитка был сильный и наполнял воздух благоуханием аниса и перца, которое было бы восхитительно для обоняния немецкого ландскнехта. Но дон Хозе был человек трезвый, он нахмурил брови, вдыхая этот вероломный запах.

— Капитан, — сказал инвалид, — не угодно ли вам стакан этого напитка? Вы сделаете почин; посмотрите, какой он чистый и как пенится.

— Можно опьянеть только от одного запаха твоего проклятого напитка! — закричал дон Хозе. — В твоей лаборатории задохнешься.

Говоря эти слова, капитан подошел к маленькому балкону, с которого, когда он отворил его, ворвался с реки свежий ветерок.

— У тебя здесь пост? — сказал Хозе.

Действительно, на балконе было два человека. Один сидел на скамейке, другой стоял, прислонившись к балюстраде. Тот, который сидел, был монах в серой рясе, с капюшоном на голове. Он с глубоким вниманием наблюдал за работой землекопов, расчищавших башню. Он не обернулся при звуке голоса капитана.

Другой был высокий молодой человек, светло-русые волосы которого развевались от ветра; внимание его к работам землекопов было не очень сильным, и он, по-видимому, с удовольствием встретил нового собеседника.

— Кто эти два человека? — спросил недоверчивый испанец привратника.

— Монах, мой старый друг, почти родственник. Не так ли, брат Робер?

Монах сделал едва приметный знак согласия.

— Разве монахи могут ночевать не в своем монастыре? — спросил Кастиль.

— Поневоле, когда заперты ворота, — отвечал привратник. — Брат Робер не мог сегодня воротиться в свой монастырь и просил у меня убежища на ночь.

— А его товарищ, этот высокий молодой человек, также монах?

Молодой человек обернулся к Кастилю с уверенностью, в которой не было дерзости, и сказал:

— Вы задаете бесполезный вопрос; вам стоит только взглянуть на мою одежду и на мою шпагу, чтобы убедиться, что я не монах.

— Кто же вы?

— Это мой племянник, — отвечал монах глухим голосом. — Разве мы мешаем вам здесь?

Дон Хозе вместо ответа начал думать. У подозрительных людей всегда живое воображение. Инвалид продолжал разливать свой товар.

— Знайте, — сказал Кастиль, — что я не хочу пьяниц на моем посту и запрещаю всякие напитки во время моего караула.

Инвалид с удивлением хотел расхваливать свой напиток, но испанец закрыл ему рот таким решительным движением, что он со вздохом вылил в бочонок из всех своих оловянных горшков.

— Я не хочу, чтобы ваши гости оставались здесь, — прибавил Кастиль. — Может случиться несчастье. Может зарониться искра на пол, а у меня внизу порох. Сделайте же одолжение — отошлите этих двух господ в караульню, они проведут ночь возле нас.

— Я не вожусь с солдатами, — отвечал монах.

— Ночь скоро пройдет, брат мой. Притом испанские солдаты не язычники, и я не позволяю у себя ни ругательств, ни проклятий.

— А я не принимаю приказаний от вас, — надменно отвечал молодой человек, — если ваши испанские солдаты — добрые христиане, от них пахнет кожей и маслом, а этот запах мне не нравится.

— Как вы разборчивы, — сказал Кастиль, возвысив голос.

— Я таков, как я есть.

— Полно, племянник, полно, — сказал монах, — не упрямьтесь, господин капитан прав. Военный человек повинуется требованиям, которых такие студенты, как вы, и такие монахи, как я, не понимают.

— Прекрасно, — сказал Кастиль, — я жду вас внизу через полчаса.

Он вышел после этих слов. Молодой человек обратился к монаху с очевидным нетерпением:

— Право, брат Робер, я удивляюсь вашему хладнокровию. Как, вы видите, что я умираю от скуки в монастыре после отъезда Понти и урока, который вы мне дали насчет мадам Габриэль; я стараюсь бежать от опасности и от скуки, вы мне предлагаете отвести меня к кавалеру де Крильону, к которому я хотел отправиться, и вот куда мы пришли! Смотрим, как бросают в воду землю, и выслушиваем грубости от испанцев.

— Любезный мосье Эсперанс, — сказал монах, — я не могу повелевать стихиями. Преподобный приор дал мне поручение в Париж к герцогине Монпансье; я видел, что вы чахнете от скуки. Я видел также, что вы от безделья занимаетесь женою ближнего.

— От безделья! — прошептал Эсперанс с глубокой меланхолией.

— Ближнего, — продолжал женевьевец, приметив, как изменились черты Эсперанса при одном воспоминании о Габриэль. — Этот ближний — один из друзей нашего монастыря.

— Подлый негодяй, который прячется, пока у него отнимают его жену.

— Это вас не касается, — сказал женевьевец.

— Но меня касается глупость этого олуха, который хвастался передо мною, что перерезал веревку, на которой Понти повесил убийцу. Зачем вмешался этот трус не в свое дело и не оставил висеть то, что было повешено?

— Послушайте, тело, висевшее поперек его решетки, портило ему вид.

— А между тем вот ожил разбойник, злодей, который меня убьет, если я его не опережу! О, ваш ближний, как вы говорите, сделал прекрасивое дело!

— Он испортил совсем новую веревку, — сказал монах, — но это не причина, чтобы вы отняли у него его жену. Эти вещи делаются в свете, но не в монастырях. Итак, я вас увел.

— Чтобы видеть кавалера де Крильона.

— Имейте терпение.

— Вы ходили к герцогине Монпансье, которую не застали. Я полагаю, вы не там надеялись встретить кавалера де Крильона?

— Разве знаешь, где находятся люди? Но вот кто-то въехал за Новые ворота.

Инвалид наклонился с балкона.

— Граф де Бриссак, — сказал он.

— Надо сойти, — продолжал монах, — если вы не увидите кавалера де Крильона, то вы увидите графа де Бриссака. Это также воин.

— Если бы граф де Бриссак захотел, — сказал инвалид, вздыхая, — он позволил бы мне продажу на нынешнюю ночь.

— Разве ты не видишь, кум, — продолжал монах, — что этот испанец боится, чтобы его солдаты не заснули от твоего напитка?

Эти слова заставили задуматься Эсперанса, которого, впрочем, многое заставляло считать себя в исключительных обстоятельствах. На лестнице, которая скрипела под их ногами, монах наклонился к молодому человеку и шепнул ему на ухо:

— Будьте внимательны с испанцами; надо быть осторожным. Смотрите, слушайте, и чтобы ни один мускул в вашем лице не говорил…