Прекрасная Габриэль, стр. 43
Утомленный Эсперанс отвечал «да» движением головы.
— У нас не будет ни судей, ни писарей, — прибавил Крильон. — Мы не будем производить следствия, я сам тайно устрою это ла Раме. Понти, вели оседлать свою лошадь. Кстати, что сделалось с бедной лошадью Эсперанса?
— Моя бедная Диана! — прошептал раненый.
— Вероятно, она осталась привязанной к дереву, где я видел ее вчера, — сказал Понти.
— Там, где убивают, могут и красть. Но за лошадь заплатят так же, как и за удар ножом. Прощайте, Эсперанс, мужайтесь, не думайте ни о чем, кроме меня. Лошадь, Понти!
Гвардеец побежал, но наткнулся на пороге на женевьевца, который входил с письмом в руке.
— К месье де Крильону, — сказал монах.
— Что это такое? Почему узнали, что я здесь? — с удивлением спросил Крильон.
— Какой-то незнакомец отдал эту записку брату-привратнику, к кавалеру де Крильону, — отвечал монах.
Крильон взял письмо и поспешно сжал его в руке, как только узнал почерк.
«Король здесь! — подумал он с беспокойством, — что такое случилось?»
Он с жадностью прочел. Лоб его тотчас прояснился.
— Очень хорошо, — сказал он Понти со спокойным видом, — я не поеду. Попросите у приора, — обратился он к монаху, — позволения войти в монастырь одному моему другу, который нечаянно узнал, что я здесь, и хочет сообщить мне что-то важное.
— Я не могу идти к приору, — отвечал монах, — но я обращусь к брату говорящему.
— К брату говорящему? — с удивлением сказал Крильон, потому что это странное название всегда производило свое действие.
— Он один имеет сношения с нашим приором, и он один может передать ему вашу просьбу.
— Что это за говорящий брат? — спросил Крильон Понти, когда монах вышел. — Вы знаете?
— Нет, — отвечал гвардеец. Оба посмотрели на Эсперанса.
— И я не знаю, — прошептал он.
Монах почти тотчас воротился.
— Как скоро! — вскричал кавалер.
— Келья брата говорящего в двух шагах от этой комнаты, — отвечал монах, — и достойный брат сказал, что он немедленно пойдет просить позволения у приора. Вот он смотрит в окно, выходящее на большой двор. Без сомнения, он видит незнакомца, который ждет вас у ворот, и долго не заставит его ждать.
«Надо мне посмотреть, что это за говорящий брат», — подумал Крильон и наклонился взглянуть на человека, на которого ему указывали.
— Какой он высокий! Какой худощавый!
— Достойный брат действительно иногда бывает очень высок, — отвечал женевьевец.
— Как — иногда? — спросил Крильон. — Разве он иногда бывает мал?
— Когда сгибается.
Крильон недоверчиво посмотрел на женевьевца и подумал, что он насмехается над ним.
— Это случается со всеми, — сказал он, — и я тоже, когда согнусь, бываю не так высок, как в то время, когда держусь прямо. Вы не сообщаете мне ничего нового, брат мой.
Женевьевец отвечал чрезвычайно кротко:
— Никто не походит на брата говорящего; у него часто бывает подагра, которая сгибает его надвое, и тогда он делается так мал, как ребенок. В дни здоровые он выпрямляется и чуть не достает до потолка.
— Он теперь здоров, — сказал Крильон. — Я очень этому рад.
Послышался звонок в соседнем коридоре.
— Вот наш брат входит к нашему отцу, — сказал женевьевец, — меня зовут за ответом. Позвольте пойти, — прибавил он со вздохом.
— Какие странные эти женевьевцы! — сказал Крильон Понти. — Говорящий брат! Какой он высокий! Я знал только одного такого высокого человека… Но тот теперь был бы привидением. Бедный Шико!
— Должно быть, это он сейчас, когда все спали, а я плакал от жажды, — сказал Эсперанс слабым голосом, — вошел и дал мне напиться. Этот сострадательный брат показался мне гигантом, и я приписывал лихорадке это расширение моего зрачка и то, что его рука показалась мне длиннее двух обыкновенных рук.
Женевьевец воротился.
— Позволение дано, — сказал он Крильону, — и господин, которого вы ждете, может войти. Угодно вам, любезный брат, чтобы его привели сюда?
— Нет, нет, в мою комнату. Я сам туда иду, — прибавил Крильон, который боялся излишним уважением выдать звание посетителя, в записке которого предписывалось строжайшее инкогнито.
Брат вышел, чтобы привести незнакомца в комнату, где ночевал Крильон, и кавалер, отведя Понти в сторону между дверью и коридором, чтоб Эсперанс не слышал, сказал:
— В кармане месье Эсперанса есть записка.
Понти вздрогнул.
— Возьми и принеси ее мне, — сказал Крильон, — но так, чтобы он об этом не догадался.
Растерявшийся Понти приискивал ответ.
— Когда будешь искать в его полукафтане, остерегайся, чтобы он не приметил; воротись скорее и сделай то, что я тебе приказал, как только представится случай.
Сказав эти слова гвардейцу, он послал прощальный поцелуй раненому, подошел к женевьевцу, ждавшему его в коридоре, и бросил в келью брата говорящего такой любопытный взгляд, который непременно проник бы в дверь, если бы она не была из хорошего дуба с крепкими петлями.
Эта комната, впрочем, была не плотно заперта, потому что, когда Крильон прошел, она отворилась, вероятно, от воздуха и заперлась совершенно, только когда незнакомец был введен в комнату Крильона и заперся там скорее, чем можно было ожидать. Мы можем прибавить, что в эту полурастворенную дверь Крильон, если бы он обернулся, мог бы увидать два глаза, способных осветить всю лестницу, хотя их скрывал гигантский капюшон.
Глава 20
КТО ХОЧЕТ ДОСТИГНУТЬ ЦЕЛИ, ТОТ HE ДОЛЖЕН ПРЕНЕБРЕГАТЬ СРЕДСТВАМИ
Крильон, оставшись один с королем, с поспешностью спросил его о причине такого неожиданного посещения.
Генрих бросил на стул шляпу, которой он закрыл себе лицо при входе в монастырь, и отвечал с грустью, которая поразила кавалера:
— Есть много причин, любезный Крильон. Первая — мое беспокойство за вас. И что это за история о ранении и о гвардейце? Стало быть, мельник рассказал правду?
— К несчастью, правду, государь.
— А так как я вижу, что вы колеблетесь, что вы очень огорчены, я полагаю, не граф ли Овернский этот раненый?
— Нет, государь, опять к несчастью.
— О, о! Это очень жестоко для сына Карла Девятого.
— Я его не люблю, государь, и хотел бы, чтобы он лежал на той кровати, где отдыхает теперь мой бедный раненый.
— Вы вздыхаете, этот молодой человек вам родственник?
— Да, государь, мне его поручили, я очень его люблю, — отвечал Крильон, насилу произнося слова, как человек, задыхающийся от горести.
— Ранен?.. В битве противником, может быть, тем гвардейцем, который ехал с ним?
— Нет, государь, убийцей.
— Какой я ни ничтожный король, мой храбрый Крильон, а я велю его четвертовать.
— Я запомню ваше слово, государь.
— Раненый останется жив?
— Я надеюсь.
— Это хорошо, — сказал король, думая уже о другом.
— Государь, — поспешил сказать Крильон, — вы пожаловали сюда не затем только, чтоб разговаривать со мной о моих делах, я подозреваю что-нибудь важное в ваших.
— В самом деле, есть кое-что важное. Какие монахи живут в этом аббатстве?
— Женевьевцы, государь.
— Знаю, но женевьевцы женевьевцам рознь. Эти управляют совестью моей любовницы и побуждают ее к суровости, неприятной для меня.
— Я не знал наших хозяев, но то, что вы говорите, восхищает меня, государь. Мы, стало быть, у хороших людей?
— Полно, полно, мудрец! Поменьше добродетели и побольше человеколюбия. Эти женевьевцы показались мне престранными: один толстый, другой худощавый; один никогда не говорит, другой — всегда; я чую во всем этом какие-нибудь проделки.
— Тот, который худощав, кажется мне престранным, — сказал Крильон. — Это брат говорящий?
— Я непременно хочу, так как он говорит со всеми, чтобы он поговорил со мной, — сказал Генрих. — Притом мое любопытство подстрекнули. Габриэль уверяет, будто приор знает заранее все, что я делаю, а так как в эту минуту я сам не знаю, что мне делать в одном очень важном деле, мы посмотрим, такой ли хороший предсказатель этот женевьевец, как он слывет. Пусть он выведет меня из затруднения, и я провозглашу его светочем.