Васек Трубачев и его товарищи, стр. 128

Дома она старается помогать матери. По утрам молча берёт карточки и идёт в булочную за хлебом. Она всегда ходит за хлебом в эту булочную, что на углу. Коля Одинцов тоже прикрепил там свои карточки, хотя эта булочная далеко от его дома.

Коля видит Нюру ещё издали. Он занимает для неё очередь и берёт сто граммов румяных, поджаристых сухарей. Коля старается не смотреть на распухшие от слёз глаза подруги и, когда она выходит из булочной, неловко суёт ей в руки свои сухари:

– Бери!.. Ну что ты ещё… бери!

– Да нет, я не хочу! Лучше бабушке отнеси, – слабо возражает Нюра.

– Да бери, откусывай! Я для бабушки белого хлеба взял, – уговаривает Одинцов.

Они идут по улице, похрустывая сухарями. Заплаканные глаза Нюры тревожат её товарища, но он не смеет спросить, почему она плакала. Ведь Нюра всё скрывает. А зачем скрывать? Ведь и Коля и все товарищи давно видят, что у неё дома как-то неладно. Недавно они все напали на Лиду: «Почему ты не спросишь? Ведь ты же её подруга!» – «Я спрашивала… я двадцать раз спрашивала, но она не хочет, чтобы я знала. И вы меня не упрекайте! Я сама не знаю, что делать!» Лида сильно рассердилась на них за упрёки.

– Мне скоро придётся после обеда дядю Егора Ивановича на электризацию водить, – думая о своём, устало говорит Нюра.

– Давай вместо тебя я буду! – быстро предлагает Одинцов.

– Нельзя. Он со мной хочет. У него дома дочка такая же, вот он всё со мной дружит.

– Нюра, – осторожно говорит Одинцов, – может, на тебя мама сердится за что-нибудь? Ты скажи нам… Может, тебе нельзя так часто из дому уходить?

Нюра молчит, и Одинцов сам пугается своего вопроса. Но уже всё равно – начал так начал.

– Нюра, мы ведь все товарищи, ничего друг от друга не скрываем… Ты только скажи нам, может, мы к твоей маме пойдём, поговорим с ней… Может, Севе пойти или Трубачёву?

Нюра сразу настораживается:

– Нет, что ты! У меня… ничего особенного. Просто мама нервная – она не любит, когда я ухожу.

– Взрослые, конечно, все нервные. – бормочет Коля.

Но Нюра неожиданно твёрдо говорит:

– Но ты не беспокойся, я всё равно буду ходить. Надо так надо. Помнишь, как в походе мы подошли к холодной, глубокой речке и все испугались, что придётся её вброд переходить, а Валя сияла тапочки и так просто сказала: «Надо так надо»? Помнишь?

Одинцов не помнит, но из уважения к памяти подруги грустно кивает головой.

– Вот и я так теперь буду. Надо так надо! – говорит Нюра.

– Трудно тебе всё-таки с родителями… – опять начинает Одинцов.

Но Нюра, готовая защищать свою семью, смотрит на него насторожённо и сухо. Коля в смущении надкусывает последний сухарь и протягивает его Нюре:

– Ты не думай, я ничего не говорю… Вот возьми ещё сухарь, я нечаянно надкусил… Может, брезгаешь?

– Ой, как не стыдно! – вспыхивает Нюра и в доказательство поспешно засовывает в рот сухарь. Сухарь с хрустом разламывается пополам под её крепкими зубами. – Вот как раз! На тебе половину! – радуется Нюра.

– Здорово сломался – точка в точку пополам! – с особым удовольствием похрустывая своей половинкой, замечает Коля.

Обоим становится беспричинно смешно и весело. И до самого дома, пока рядом с Нюрой идёт её друг и товарищ, она не вспоминает больше о тяжёлой размолвке с матерью.

Глава 29

Школа № 2

Бывший пустырь привлекал внимание всех жителей маленького городка. «Школа № 2» – читали они объявление на приземистом столбике, вбитом в землю на том месте, где предполагался въезд в будущую аллею. Люди останавливались и с любопытством глядели на широкий двор, на большой дом, опоясанный вокруг лесами.

На крыше звонко отстукивал молоток кровельщика, плотники вставляли рамы, а по двору с тачками, носилками и лопатами пробегали школьники. Мокрые загорелые спины мальчишек жарко блестели на солнце, повязанные платочками головы девочек, как разноцветные маки, мелькали на пустыре. Двор был уже убран, яма с мусором аккуратно засыпана и сровнена с землёй, освобождённая от щебня трава поднялась, и в ней зацвели жёлтые и синие цветики иван-да-марьи, зелёные калачики и мелкая ромашка.

– Давай, давай! Принимай! – слышался крик рабочих.

Доски и рамы поднимали на второй этаж на верёвках. Упираясь крепкими ногами в землю, ребята держали железную лестницу, подавали инструменты.

– Эй, ребята, кто там из вас половчее, подай сюда плоскогубцы! – доносился с крыши голос кровельщика.

– Есть подать плоскогубцы!

Опережая товарищей, мальчуган в полосатой тельняшке бросался к лестнице и, поплевав на ладони, быстро, как обезьяна, карабкался наверх. Чёрные ленточки его бескозырки развевались в воздухе, и через мгновение задорный голос слышался уже на крыше:

– Приказ выполнен! Есть спускаться обратно!

Ленты бескозырки снова развевались в воздухе, и мальчуган прыгал на землю.

Заслышав гудок машины, ребята с торжествующими криками выбегали на улицу, прибирая по пути брошенные доски и обрезки железа:

– Везут! Везут!

– Отойдите, граждане! Посторонитесь!

На пустырь въезжала белая от извести машина. Зычные гудки её наполняли двор. Тяжёлый борт с грохотом откидывался, и белая пыль густо покрывала волосы и плечи школьников.

Известь сваливали в приготовленную яму, лопаты звонко скребли дно грузовика. Шофёр, выглядывая из кабинки, давал задний ход:

– Эй, работнички! Отойди подальше!

– Разворачивай, дядя, разворачивай!

– Стой, стой! На доски наедешь!

Одна из машин сбросила прямо около столбика ящики с гвоздями и тяжёлые листы железа.

Грозный с двумя рабочими принялся разбирать кучу железа.

Васёк, откинув со лба мокрый от жары чуб, взмахнул рукой:

– Эй, ребята, носилки сюда!

Лида и Нюра оглянулись, схватили носилки и побежали на его зов. Васёк обхватил обеими руками ящик с гвоздями, силясь поднять его с земли. На помощь ему со всех сторон бросились товарищи. Ящики потяжелее тащили волоком, оставляя примятый след на траве.

Любопытствующие граждане но выдерживали – крупно шагали за черту, где стоял врытый в землю столб, сбрасывали на сложенные брёвна пиджаки и включались в работу:

– Стой, ребята! Верёвки надо! Верёвки давайте!

– Эй, ве-рёв-ку! Ве-рёв-ку давай! – неслось по двору.

Ящики с гвоздями обвязывали верёвкой и втаскивали на второй этаж. Блестящие белые листы железа, поблёскивая на солнце, плыли на головах людей к дому.

Прежний пустырь стал похож на жизнерадостный, трудолюбивый муравейник. Объявление Мазина скликало со всего города бывших учеников школы. Ребята входили во двор, как бы не веря своим глазам, со счастливыми, удивлёнными улыбками оглядывали работающих школьников, узнавали друг друга, радостно здоровались.

– Где директор? Ребята, где Леонид Тимофеевич?

– Он лесовоз хлопочет! На делянку поехал!

– Эй, чего спрашиваешь! Твоя школа?

– Ну как же! Вторая?.. Моя! Я в пятом классе учился, не узнаёшь?

Как не узнать! Узнавали. Жарко хлопали пыльными от работы ладонями по чистой ладони пришедшего.

– Сбрасывай майку! Становись на работу!

Новый школьник сбрасывал майку, принимался за работу. По улице громыхала трёхтонка. Ребята, оглушая криками шофёра, заглядывали в кабинку. Из нёс неторопливо выходил директор, с доброй усмешкой в карих глазах встречал вновь пришедших, вспоминал фамилии, пожимал протянутые руки.

– Здравствуйте, здравствуйте! Нашла вас школа? Очень рад… Какой класс? Шестой? Великолепно! Определяйтесь на работу. Вон Иван Васильевич покажет куда.

– Да что-то уж больно много помощников стало! Идут и идут! – ворчал Грозный. – Эдак вместо работы одна забота получится с ними.