Три товарища, стр. 73

– Тогда поехали!

x x x

Нам подали нашпигованного зайца с красной капустой и печеными яблоками. В заключение ужина Альфонс завел патефон. Мы услышали хор донских казаков. Это была очень тихая песня. Над хором, звучавшим приглушенно, как далекий орган, витал одинокий ясный голос. Мне показалось, будто бесшумно отворилась дверь, вошел старый усталый человек, молча присел к столику и стал слушать песню своей молодости.

– Дети, – сказал Альфонс, когда пение, постепенно затихая, растаяло наконец, как вздох. – Дети, знаете, о чем я всегда думаю, когда слушаю это? Я вспоминаю Ипр в тысяча девятьсот семнадцатом году. Помнишь, Готтфрид, мартовский вечер и Бертельсмана?.. – Да, – сказал Ленц, – помню, Альфонс. Помню этот вечер и вишневые деревья…

Альфонс кивнул.

Кестер встал.

– Думаю, пора ехать. – Он посмотрел на часы. – Да, надо собираться.

– Еще по рюмке коньяку, – сказал Альфонс. – Настоящего «Наполеона». Я его принес специально для вас.

Мы выпили коньяк и встали.

– До свидания, Альфонс! – сказала Пат. – Я всегда с удовольствием приходила сюда. – Она подала ему руку.

Альфонс покраснел. Он крепко сжал ее ладонь в своих лапах.

– В общем, если что понадобится… просто дайте знать. – Он смотрел на нее в крайнем замешательстве. – Ведь вы теперь наша. Никогда бы не подумал, что женщина может стать своей в такой компании.

– Спасибо, – сказала Пат. – Спасибо, Альфонс. Это самое приятное из всего, что вы могли мне сказать. До свидания и всего хорошего.

– До свидания! До скорого свидания!

Кестер и Ленц проводили нас на вокзал. Мы остановились на минуту у нашего дома, и я сбегал за собакой. Юпп уже увез чемоданы.

Мы прибыли в последнюю минуту. Едва мы вошли в вагон, как поезд тронулся. Тут Готтфрид вынул из кармана завернутую бутылку и протянул ее мне:

– Вот, Робби, прихвати с собой. В дороге всегда может пригодиться.

– Спасибо, – сказал я, – распейте ее сегодня вечером сами, ребята, У меня кое-что припасено.

– Возьми, – настаивал Ленц. – Этого всегда не хватает! – Он шел по перрону рядом с движущимся поездом и кинул мне бутылку.

– До свидания, Пат! – крикнул он. – Если мы здесь обанкротимся, приедем все к вам. Отто в качестве тренера по лыжному спорту, а я как учитель танцев. Робби будет играть на рояле. Сколотим бродячую труппу и будем кочевать из отеля в отель.

Поезд пошел быстрее, и Готтфрид отстал. Пат высунулась из окна и махала платочком, пока вокзал не скрылся за поворотом. Потом она обернулась, лицо ее было очень бледно, глаза влажно блестели. Я взял ее за руку.

– Пойдем, – сказал я, – давай выпьем чего-нибудь. Ты прекрасно держалась.

– Но на душе у меня совсем не прекрасно, – ответила она, пытаясь изобразить улыбку.

– Ну меня тоже, – сказал я. – Поэтому мы и выпьем немного.

Я откупорил бутылку и налил ей стаканчик коньяку.

– Хорошо? – спросил я.

Она кивнула и положила мне голову на плечо.

– Любимый мой, чем же всё это кончится?

– Ты не должна плакать, – сказал я. – Я так горжусь, что ты не плакала весь день.

– Да я и не плачу, – проговорила она, покачав головой, я слёзы текли по ее тонкому лицу.

– Выпей еще немного, – сказал я и прижал ее к себе. – Так бывает в первую минуту, а потом дело пойдет на лад.

Она кивнула:

– Да, Робби. Не обращай на меня внимания. Сейчас всё пройдет; лучше, чтобы ты этого совсем не видел. Дай мне побыть одной несколько минут, я как-нибудь справлюсь с собой.

– Зачем же? Весь день ты была такой храброй, что теперь спокойно можешь плакать сколько хочешь.

– И совсем я не была храброй. Ты этого просто не заметил.

– Может быть, – сказал я, – но ведь в том-то и состоит храбрость.

Она попыталась улыбнуться.

– А в чем же тут храбрость, Робби?

– В том, что ты не сдаешься. – Я провел рукой по ее волосам. – Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.

– У меня нет мужества, дорогой, – пробормотала она. – У меня только жалкий страх перед последним и самым большим страхом.

– Это и есть настоящее мужество, Пат.

Она прислонилась ко мне.

– Ах, Робби, ты даже не знаешь, что такое страх.

– Знаю, – сказал я.

x x x

Отворилась дверь. Проводник попросил предъявить билеты. Я дал их ему.

– Спальное место для дамы? – спросил он.

Я кивнул.

– Тогда вам придется пройти в спальный вагон, – сказал он Пат. – В других вагонах ваш билет недействителен.

– Хорошо.

– А собаку надо сдать в багажный вагон, – заявил он. – Там есть купе для собак.

– Ладно, – сказал я. – А где спальный вагон?

– Третий справа. Багажный вагон в голове поезда.

Он ушел. На его груди болтался маленький фонарик. Казалось, он идет по забою шахты.

– Будем переселяться, Пат, – сказал я. – Билли я как-нибудь протащу к тебе. Нечего ему делать в багажном вагоне.

Для себя я не взял спального места. Мне ничего не стоило просидеть ночь в углу купе. Кроме того, это было дешевле.

Юпп поставил чемоданы Пат в спальный вагон. Маленькое, изящное купе сверкало красным деревом. У Пат было нижнее место. Я спросил проводника, занято ли также и верхнее.

– Да, – сказал он, – пассажир сядет во Франкфурте.

– Когда мы прибудем туда?

– В половине третьего.

Я дал ему на чай, и он ушел в свой уголок.

– Через полчаса я приду к тебе с собакой, – сказал я Пат.

– Но ведь с собакой нельзя: проводник остается в вагоне.

– Можно. Ты только не запирай дверь.

Я пошел обратно мимо проводника, он внимательно посмотрел на меня. На следующей станции я вышел с собакой на перрон, прошел вдоль спального вагона, остановился и стал ждать. Проводник сошел с лесенки и завел разговор с главным кондуктором. Тогда я юркнул в вагон, прошмыгнул к спальным купе и вошел к Пат, никем не замеченный. На ней был пушистый белый халат, и она чудесно выглядела. Ее глаза блестели. – Теперь я опять в полном порядке, Робби, – сказала она.

– Это хорошо. Но не хочешь ли ты прилечь? Очень уж здесь тесно. А я посижу возле тебя.

– Да, но… – она нерешительно показала на верхнее место. – А что если вдруг откроется дверь и перед нами окажется представительница союза спасения падших девушек?..

– До Франкфурта еще далеко, – сказал я. – Я буду начеку. Не усну.

Когда мы подъезжали к Франкфурту, я перешел в свой вагон, сел в углу у окна и попытался вздремнуть. Но во Франкфурте в купе вошел мужчина с усами, как у тюленя, немедленно открыл чемодан и принялся есть. Он ел так интенсивно, что я никак не мог уснуть. Трапеза продолжалась почти час. Потом тюлень вытер усы, улегся и задал концерт, какого я никогда еще не слышал. Это был не обычный храп, а какие-то воющие вздохи, прерываемые отрывистыми стонами и протяжным бульканьем. Я не мог уловить в этом никакой системы, так всё было разнообразно. К счастью, в половине шестого он вышел.

Когда я проснулся, за окном всё было бело. Снег падал крупными хлопьями. Странный, неправдоподобный полусвет озарял купе. Поезд уже шел по горной местности. Было около девяти часов. Я потянулся и пошел умыться. Когда я вернулся, в купе стояла Пат, посвежевшая после сна.

– Ты хорошо спала? – спросил я.

Она кивнула.

– А кем оказалась старая ведьма на верхней полке?

– Она молода и хороша собой. Ее зовут Хельга Гутман, она едет в тот же санаторий.

– Правда?

– Да, Робби. Но ты спал плохо, это заметно. Тебе надо позавтракать как следует.

– Кофе, – сказал я, – кофе и немного вишневой настойки.

Мы пошли в вагон-ресторан. Вдруг на душе у меня стало легко. Всё выглядело не так страшно, как накануне вечером.

Хельга Гутман уже сидела за столиком. Это была стройная живая девушка южного типа. – Какое странное совпадение, – сказал я. – Вы едете в один и тот же санаторий.