Мирка, стр. 6
Михал легко, в мельчайших подробностях представляет себя в условиях сложных, ответственных, напряженных, когда все зависит от него, и только от него одного. Сам он всегда держится в тени, но другие-то знают, что только он, Михал Барта, способен безупречно выполнить задачу. И конечно, Михал в нужный момент оказывается на своей машине, на своей «Черной стреле».
Вот, например, озабоченный директор большого завода или генерал знаменитого гарнизона объявляет своему штабу: «Товарищи, это очень ответственная задача. Исключительно важная задача. Такую задачу можно поручить только наиболее добросовестному и наиболее опытному водителю. Посоветуйте, друзья, кому бы я мог доверить это дело?»
Директор со своими заместителями или штаб генерала совещаются, время идет, предлагаются варианты, опустошаются чашки черного кофе, называются имена знаменитых водителей, но директор или генерал все отвергают: одному не хватает опыта, другой недостаточно дисциплинирован… Внезапно поднимается старый, заслуженный рабочий, хлопает себя по лбу и говорит: «Товарищи, я придумал. Не найти нам лучшего водителя, чем Михал Барта».
Директор или генерал еще некоторое время колеблются, но в конце концов соглашаются. Все довольны, что проблема решена. Призывают Михала, сообщают ему об ответственном задании. Михал говорит: «Хорошо, я еду».
И он едет. В метель и пургу, в дождь и туман, в зной и пыль. Под Михалом ревет машина, это необычайно сильный механизм. Михал сливается со стальной машиной, взгляд его устремлен вперед, он мчится и мчится. И возвращается измученный, запыленный, обессилевший. Все его благодарят, но Михал только отмахивается:
«Зачем столько шуму, об этом вообще не стоит говорить. Если понадобится в другой раз, то прошу вас, обращайтесь сразу ко мне… Награда? Ну, если так положено, пожалуйста…»
Сколько прекрасных поступков совершил уже Михал, скольким людям сохранил жизнь, сколько несчастий предотвратил, сколько важных сообщений доставил вовремя. Всегда, приближаясь к финалу своих героических деяний, он краснел: «О Господи, ну и трепло же я, ну и хвастун!» Однако как только он оставался один и особенно когда он был на своей машине, истории одна другой удивительнее роились в его голове.
Все это началось задолго до того, как он приобрел свой мотороллер, еще во времена, когда он был одержим мечтой о мотоцикле, болезненно одержим мечтой о любой машине, которая бы его возила.
Но при этом Михал совсем не задается, наоборот, даже в разговоре с мальчишками сетует на то, что в жизни не совершил ни одного героического поступка. А больше всего он упрекает себя за то, что так подвел маму. Вспомнив об этом, он сразу сбавляет скорость. Он с радостью соскочил бы с машины и дальше пошел бы пешком. Исчезают прерии, исчезает широкое шоссе Прага — Париж, исчезает горный перевал, где метель бушует и завывает, словно стая голодных волков. Остается только пыльное бездорожье пражских предместий, печальное и тоскливое, ненужное, как предметы, которые валяются вокруг, изуродованный куст и… бабушкина захламленная, затхлая квартира. В эту минуту Михал проклинает себя, машину, свою слабость…
Вот так и сейчас!
Михал выключил мотор. Остановился, снял шлем, вытер ладонью вспотевший лоб, задумался. Потом махнул рукой: как-нибудь обойдется. «Что я одолжил, это я верну, честное слово, мама, вот только начну по-настоящему зарабатывать…»
Михал снова запустил мотор, скатился по склону к городу. Это был уже не знаменитый водитель на грохочущей «Черной стреле», а возвращался по скучной, отдаленной улице совсем обыкновенный парень на совершенно обычном мотороллере и думал, успеет ли он вовремя на площадь Ирасека, где договорился встретиться с Миркой.
МИРКА СТОЯЛА НА КОЛЕНЯХ НА ПОЛУ
Мирка стояла на коленях на полу и перебирала бусы. Если ей какие-нибудь нравились, она вскакивала, шла в прихожую, зажигала свет и долго примеряла их перед зеркалом. Бусы, которые не выдерживали испытания, просто откладывались на ковер возле коробочки. Кучка отвергнутых быстро росла и играла всеми цветами радуги; в коробочке остались только матово-красные бусы, которые Мирка не любила, потому что однажды в них завалила экзамен. Матово-красные бусы она даже не примерила, в раздумье потянулась к цветной кучке отвергнутых, и все началось сначала.
«Не нужно очень-то наряжаться, — уговаривала она себя. — Михал еще возомнит, что я за ним бегаю; но и бедной родственницей я выглядеть не могу, чтобы он не слишком воображал. Но причесаться нужно. Господи, ведь я должна еще причесаться, чтобы выглядеть как следует».
А как, собственно, выглядела Мирка?
Брат Зденек. Оставьте вы меня в покое с этой девчонкой! Не могли бы вы спросить о чем-нибудь более интересном? Ей бы я не доверил даже пробки сменить. Она как-то в ванной раскричалась, что там не горит свет. А как он мог гореть, если мне понадобилась лампочка в другом месте. Девчонка даже и не поняла, что там нет лампочки. Уж поверьте, толку из нее не будет. Вот увидите, в этой типографии она что-нибудь натворит. Ведь она думает, что конденсатор — это машина по производству конденсированного молока и что электричество мы получаем, если натираем палку из черного дерева лисьим хвостом, как это написано в физике. Она и в телефоне не разбирается.
Но одно я должен признать, хотя главная заслуга в этом наша, ребячья: Мирка почти не плачет и никогда не ябедничает, это факт. Вполне прилично плавает, катается на лыжах и на байдарке, умеет фотографировать, здорово рисует карикатуры. Но не хотел бы я, чтобы вы увидели «порядок», который создает она в квартире. Когда Мирка собирается в театр, гостиная выглядит так, будто там хозяйничала банда гангстеров. Ужас! Ее краски, ее блокноты, ее тетради, ее бусы, ее ракетка, ее сандалии и купальники — все разбросано где попало. Несколько раз из-за этого даже дрались. Вот увидите, лопнет мое терпение, и я выброшу все это из окна. Ну, а вообще-то с ней можно ладить, бывают и хуже, факт. Папа говорит, что я должен быть терпеливым — это когда я с ней занимался физикой, — так как я старший брат. Папа в ней души не чает. А мама носится с Пепиком, с ним я тоже должен быть терпеливым, потому что я старший брат. Раньше мне это не нравилось, а теперь я привык. Все равно скоро кончу техникум и буду работать радистом на самолете или на корабле, пускай тогда поищут другого, который будет разумным и терпеливым.
Вот те раз! Мируня опять наряжалась, вон там под столом я вижу бусы. Попробуй тут быть разумным и терпеливым! Уберу сейчас, а завтра обнаружу что-нибудь другое — и так, как в заколдованном круге. Знаете, и ругаться-то нет смысла: девчонка есть девчонка.
Мама. Мирка? Да вы сами знаете, как это бывает. Я бегу в магазин купить ей что-нибудь на платье, когда начинается сезон, а то все раскупят, потом нечего будет выбрать. В этом году она идет на первый бал. Ничего сверхъестественного, все равно ей ничем не угодишь, но бирюзово-синий шелк я бы ей с удовольствием купила! Это ей пойдет, не так ли? Но знаете, она считает, что может это выбрать сама. От ее самостоятельности у меня голова трещит. Можете себе представить, она думает, что все понимает лучше, что все знает лучше, что знает абсолютно все! Иногда у меня руки чешутся влепить ей затрещину…
Недавно она купила себе материал на платье. В марте… да, в марте это было, перед Международным женским днем.
Я хотела пойти с ней, но где там: «Мама, я куплю это сама, ведь я знаю лучше, что сейчас носят, у тебя очень несовременный вкус». — «Ну хорошо, иди, пожалуйста, покажи, какой вкус у тебя, посмотрим, что ты принесешь». Девчонка вернулась довольно быстро: «Мама, ты не поверишь, что я купила, нечто потрясающее!» Я действительно не поверила своим глазам. Люди добрые, меня чуть удар не хватил! Выглядело это необыкновенно, ничего не скажешь, потрясающе, но качество! Простая тряпка! Что вам еще сказать, настоящая тряпка! Я только удивляюсь, как такие вещи разрешают продавать. Потом надумала: уж коли это тряпка, то она сошьет платье сама. Наша Мирка очень смелая, она берется за всё. Это было в марте, сейчас у нас сентябрь, материал где-то валяется, я даже и не знаю где, а она о нем совсем забыла.