Мирка, стр. 5

От всей этой галиматьи, которую она развезла на четырех страницах, осталось только смешное прозвище Дзынькалка. Мирка всегда краснеет, когда вспоминает об этом, и поэтому сейчас она пишет очень серьезно:

«…Руководила отрядом октябрят. В девятом классе вступила в Чехословацкий союз молодежи.

Наши купили мне фотоаппарат. Петеркова произнесла речь и Кегля тоже, мы были полны энтузиазма, хотели работать, но ничего не получилось. Правда, однажды нас пригласили на актив. Что там обсуждалось, мы не очень поняли, только за что-то проголосовали…»

«…В ЧСМ я посвятила себя…» Мирка зачеркнула это выражение «посвятила себя». «Чему, собственно, я могла себя посвятить?» Вместо этого написала: «Я стала вожатой в пионерском отряде. Про моих ребят говорили, что они ужасные драчуны и никто с ними не может справиться. Но к ним были просто несправедливы. Ну, немножко озорными они были, но мне все-таки удалось найти с ними общий язык. Мы поработали на славу, отшагали сотню весенних километров, окончили курсы санитаров, я научила их плавать. Организовали даже журнал, и они сами всё рисовали и писали, грамматику лучше стали усваивать. И с девчонками они стали дружить и драться перестали. Я их очень полюбила…»

Мирка вздохнула: «Весела, Весела, как жаль, что ты так любишь болтать, написала бы просто: «Я люблю детей, и работа с ними меня развлекает». Нет, так нельзя. Это, наверное, плохо, что ответственная работа развлекает. Оставь это, Весела, и пиши!»

«Я хотела учиться в художественной школе. Но этого же хотели тысячи других, так что до меня очередь не дошла. Меня интересует фотография, кино, книги, театр…»

Мирка остановилась.

Она с удовольствием написала бы, что обожает джаз, но не решилась. Человек никогда не знает, как вести себя со взрослыми. Они призывают к откровенности, а потом — бац! — за откровенность выслушаете нотацию, а иногда и просто накажут. А почему? Потому, что попались им на удочку…

Мастер Пивонька ходил по классу, рассматривал учеников поверх своих очков; остановился возле Мирки и, когда увидел энергично вычеркнутые строчки, улыбнулся. Когда он начинал работать, девчонок здесь не было и в помине, разве что иногда они приносили наборщикам и механикам пиво, но это было еще до первой мировой войны. Эти девчонки способные и понимают, что к чему, только бы не болтали так много.

«Собрал биографии знаменитых мужчин и женщин», — добродушно пошутил он отработанной за десятилетия фразой и прочитал, кто в какую группу зачислен и расписание занятий.

Мирка оказалась в группе с Даной Милеровой. «Надо же, сразу повезло».

МИХАЛ ВЫТАЩИЛ МОТОРОЛЛЕР

Михал вытащил мотороллер из сарая — хорошо, что у Поспишилов есть сарай, иначе куда бы он пристроил свой транспорт, — поставил машину на тормоз и пошел отдать ключи.

— Поеду немного проветриться, пани Поспишилова, — сказал он бодро. — Если Ярда будет меня искать, я на холмах. До свидания.

— Смотри не разбейся, — сказала пани Поспишилова, не поднимая головы от гладильной доски.

«Так тебя Ярда и станет искать, — подумала она. — Совсем сдурел парень. Ненормальный какой-то! Ярду уже давно подобные глупости не интересуют. Я только удивляюсь, что такому мальчишке покупают мотороллер. Ведь у него столько времени впереди. Он еще и на брюки себе не заработал, а уже должен иметь мотоциклетку. Была бы я твоей матерью…»

Михал протащил машину через узкие решетчатые ворота — если бы не эти проклятые ворота, он завел бы ее уже во дворе, — поставил на тротуар и огляделся. Было бы обидно, если бы никто не увидел, как он садится, включает скорость, резко идет на поворот. К счастью, его увидели. Перед парикмахерской стоит напомаженный заведующий, на пенсионерской лавочке, под каштанами, сидят трое старичков. Все смотрят на Михала, и Михал вполне удовлетворен. Конечно, ему было бы приятнее, если бы на него смотрели три девушки вместо этих стариков, но что делать: лучше уж они, чем вообще никто.

Он несколько раз легко нажал на педаль, словно играя: а что, если машина не заведется? Но машина завелась. Михал сразу же дал газ, и машина затарахтела. Это не был грохот, о котором Михал мечтал. Где уж там, ведь это всего-навсего мотороллер! Но и на том спасибо. Смотрят? Да, смотрят.

Теперь наступила торжественная минута: он садился на машину.

Тот, кто не пережил этого, тот не знает, что это за удивительное чувство — садиться за руль своей машины. Это целый ритуал! Его следует выполнять с сознанием бесконечной важности происходящего, но при этом слегка небрежно, будто для водителя все это ничего не значит, будто эти движения он совершает автоматически, привыкнув за долгие годы.

Смотрят? Да, смотрят.

Михал сидел на сиденье, широко расставив ноги. Он добавил газ и снова убрал его, снял руки с руля, равнодушно посмотрел по сторонам. В этот момент каждый молодой мотоциклист равнодушно оглядывается. Со скучающим видом надел очки, приладил на голове шлем. Потом взялся за руль, прибавил газ, почти до предела, чтобы машина ревела, стонала и вибрировала — правда, это не рев, а скорее астматическое покашливание… Потом он со знанием дела посмотрит назад, со знанием дела нажмет на скорость и понесется.

Смотрите же, земноводные!

Поворот.

Михал ленивым движением левой руки показывает, что будет делать поворот — это так эффектно! — улица сворачивает влево. На секунду он сбавляет газ, но именно на повороте его снова добавит, потом резко повернет руль, наклонится всем телом вместе с машиной, как это показывают в фильмах, выровняет машину и ринется вперед со скоростью почти пятьдесят километров в час.

Люди на тротуаре ругаются: вот ненормальный парень, от такой кофемолки и столько шума! Но Михал считает, что под ним ни много ни мало — пятьсот кубиков. Машина дышит скрытой силой, гремит, ревет и вибрирует. Не ползет со скоростью черепахи, а летит на ста двадцати, так что все вокруг сливается перед глазами в непрерывную пеструю линию! А если бы захотел, о Господи, он бы и не такое мог…

Возмущенные взгляды и ругательства на Михала не действуют, езда по широким улицам его не привлекает. В этом нет никакой романтики. Он сворачивает в боковую улицу, где дорога, исчезая за последним домом, превращается в кривые переулки, похожие на тропинки. Настоящая свалка: здесь горшок, там старая доска или печка, торчащий корень и тут же труба. Обыденная поэзия пражских окраин. Стремительный спуск переходит в еще более крутой подъем… Один поворот, свалка, снова поворот. О, Господи, это уже кое-что!

Михал осторожно уклоняется от всех настоящих преград, он придумывает для себя несуществующие, добавляет газ, убирает газ, переключает скорости. Ноги, руки, спина, глаза, уши — все в действии, все напряжено. Одним словом, наслаждение.

Мотороллер несется по засохшим прериям предместий, голым холмам и крутым склонам. Хлоп вниз, хлоп вверх! Что оттого, что временами он едва удерживается на сиденье, — в душе Михала все поет. Да, это родео [4], это родео! Михал не знает точно, что такое родео. Возможно, он об этом где-то читал, но разве можно запомнить смысл такого слова. Это родео, потому что так нравится Михалу, — и баста.

Через полчаса дьявольской езды Михал, как и полагается, чувствует себя опустошенным, мечтает о покое. Когда ты участвуешь в родео, ты должен быть абсолютно сосредоточен и не можешь фантазировать.

Разумеется, во всех этих придуманных историях Михал — главный герой: скромный, сдержанный, молчаливый, надежный и, конечно же, незаменимый.

Михал никогда не мечтал быть спортсменом. Он никогда не рисовал в своем воображении, как с лавровым венком на шее поднимается на пьедестал почета, и оркестр исполняет гимн, люди аплодируют, фотографы становятся на колени прямо в грязь.

Ему представляется, что его героические поступки приносят пользу всему обществу или по меньшей мере какому-нибудь большому коллективу. Это всегда деяния важные с государственной точки зрения.