Шопен, стр. 84

Пытаясь описать музыку Шопена, «томительную прелесть его произведений», Гейне не всегда был доволен этими попытками. Описавший так поэтично и точно музыку Паганини, он затруднялся в выборе слов для характеристики Шопена. «Русалки, эльфы и феи», которых он привлек однажды для подобной характеристики, не удовлетворили его. Ведь и у Шуберта, и у Шумана, и у Мендельсона встречаются эти эльфы и русалки! Но как определить Шопена? И когда кто-нибудь говорил, что в музыке Шопена – польское благородство, французское изящество, итальянская певучесть и немецкая серьезность, Гейне отвечал:

– Конечно, музыкологи это прекрасно докажут, да я и сам такого же мнения, но когда все это вместе взятое начинает на меня действовать, я думаю: теперь он уже не поляк, не француз, не немец, а житель той страны, которая называется царством поэзии! – А что такое поэзия? – спрашивал иногда собеседник– такие вопросы часто задавались. Гейне отвечал:– Этого никто не знает, но зато многие чувствуют!

…Очнувшись от грез, навеянных звуками, он обводил сидящих вокруг людей затуманенным, виноватым взглядом – так смотрят люди, снявшие очки. И на вопрос соседа, отчего он не выскажет своего мнения, когда вокруг струится столько похвал, отвечал с серьезным видом:

– Прекрасна та музыка, которая делает нас немыми!

– …Отчего бы нам не собираться чаще? – спросил Гиллер, когда Шопен кончил играть. – Люди тратят время бог знает на какие пустяки и не пытаются устроить жизнь по своему вкусу. Такой вечер, как сегодня, – это, по-моему, подарок судьбы. Так почему же не принять его снова из ее прекрасных рук?

Все согласились, что хорошо было бы в ближайшее время опять собраться. Гости окружили Шопена. Жорж Санд стояла в отдалении и тоже улыбалась, но какой-то принужденной, вымученной улыбкой.

Позднее, прощаясь, Лист спросил, как ей понравился Шопен.

– О, это небожитель! – сказала она. – На земле таких людей нет!

– Ну, может быть, еще один найдется!

– Нет, Франсуа! Вы тоже гениальный музыкант, но в вас нет цельности. Вы скорее сплав из разнородных металлов!

– Благодарю, хоть и не знаю, комплимент ли это или порицание!

– Я знаю много легенд, – начала она снова, – в которых волшебницы любят простых смертных и даже иногда – или всегда? – жертвуют ради них бессмертием. Но я не знаю сказки, где бы земная женщина… – она запнулась.

– Полюбила бы духа? Сколько угодно! Вы должны знать их лучше, чем я.

Он уважал ее, но иногда и подсмеивался над нею.

– А это правда, что он женится? – спросила она.

– Совершенная правда. Его невеста – очаровательная девушка семнадцати лет, польская аристократка. Это подруга детства или что-то в этом роде…

– …Какой теплый вечер! Зима, а совсем тепло!

– Да. Но это обманчивая погода…

– Друг мой, вы видите меня в минуту слабости, – сказала Жорж Санд, – я совершенно разбита.

Она прижала платок к губам.

– Люди знают счастье, а для меня оно все еще закрыто… Господин Дюдеван снова затевает процесс, и, кажется, очень мучительный для меня. Я не боюсь, я защищу себя, но я очень устала.

– Чего же он от вас хочет?

– Не знаю. Должно быть, денег. Ему мало того, что он имеет. Он способен похитить кого-нибудь из детей, он уже пробовал это. Впрочем, я сказала вам, что не боюсь. Это не страх, а отвращение. Отвращение к Парижу, к пошлым людям, к грубости, к торгашеству. Я уехала бы отсюда, уехала бы подальше. Так хочется покоя, чистоты… Одним словом, я вам сказала: у меня минута слабости.

– Это меня не пугает, – сказал Лист, – это верный признак того, что вы набираете силы.

Часть третья

Глава первая

Аврора Дюдеван помнила себя чуть ли не с трех лет, и в ее памяти сохранились столкновения, бурные споры и ссоры окружавших ее людей. Причиной и жертвой этих столкновений была она сама. Из-за нее враждовали две любящие женщины – высокопоставленная, чувствительная и тонко образованная бабушка – и малограмотная, вульгарная, развращенная мать, «дитя Киприды», которая менее всего годилась в воспитательницы своего ребенка. Обе женщины ненавидели друг друга со страстью, равной их привязанности к маленькой Авроре. Девочка знала, что является предметом распри и непримиримой вражды. Разумная бабушка была ласкова, окружала Аврору богатством, даже роскошью в своем родовом поместье Ногане; мать Авроры жила довольно бедно, вела беспорядочный образ жизни и, кроме того, была криклива, несдержанна, нередко ссорилась и даже дралась с соседями и родственниками. Она не могла воспитать Аврору, – как того требовало происхождение дочери (предками которой по отцу были графы и даже короли), и вынуждена была оставить ее в Ногане, у бабушки. Но Аврора томилась в поместье и страдала от разлуки с матерью, которую знала плохо. Она рвалась в Париж, к матери, и в конце концов поселилась у нее. Только после этого, горько раскаявшись, она оценила свою бабушку, которая к тому времени уже умерла.

Тогда начались столкновения с матерью, у которой Аврора жила некоторое время после выхода из монастыря.

Между ними не было ничего общего. Аврора не привыкла к мещанской сутолоке, к сплетням и ссорам. Ее угнетали крики и оскорбления, на которые мать не скупилась по отношению к ней. Она уже не могла любить свою мать и только жалела ее. Ей казалось, что женщина, ведущая столь беспорядочную жизнь, не может быть счастливой. Но легкомысленная и жизнерадостная Софи Дюпен в жалости не нуждалась. Она была довольна своей судьбой. Даже ранняя потеря мужа– он убился, упав с лошади – не потрясла ее. Она и до встречи с ним проводила время весело и беспечно и после его смерти не отказывала себе в удовольствиях.

Аврора не могла не оценить и некоторых достоинств Софи Дюпен: веселость и трудолюбие, которые унаследовали дети. В доме у матери Аврора выучилась рукоделию и домоводству и нисколько не гнушалась готовить обед, шить или убирать квартиру. Другим «занятиям» она, к счастью, не пожелала выучиться.

Но тяжелое положение в доме матери до известной степени ускорило замужество Авроры: она бросилась на шею первому встречному. Ей было восемнадцать лет, когда ее выдали замуж, вернее – она сама вышла, потому что молодой человек, которого ей сватали, в общем понравился ей… как понравился бы любой «избавитель», не обладающий заметными и отталкивающими недостатками.

Авроре некогда было разбираться в характере ее будущего супруга, и она не скоро поняла, что он не только посредственный, но и весьма ничтожный человек, который, в сущности, женился на деньгах. Надо сказать, что мать Авроры оказала ей большую услугу: она, по-видимому, разгадала нрав своего будущего зятя и позаботилась, чтобы в брачном контракте было точно оговорено, какое состояние – приносит с собой жена, а что принадлежит мужу. Если бы в контракте не было этого обозначения, Казимир Дюдеван, будучи в десять раз беднее жены, легко присвоил бы ее состояние.

Так Аврора поселилась в Берри, в поместье своего супруга. В первые несколько лет она не то что не замечала дрянности Казимира – она не была ослеплена любовью и не могла не видеть того-, что резко бросается в глаза, – но раннее материнство, заботы о детях поглощали ее время и силы, и она не задумывалась над тем, счастлива ли она с мужем: может быть, она не хотела сознаться самой себе в постигшей ее неудаче.

Но несходство натур обнаруживалось все резче. И, наконец, семейная жизнь супругов превратилась в ад. Беда Авроры была о том, что в ее характере сохранилось много детского: ей были чужды хитрость, подозрительность, она не сумела и взять в руки своего мужа, как сумела бы сделать, например, ее мать, чья власть над потомком королей, изящным, образованным Морисом Дюпеном, так несказанно изумляла и причинила столько огорчений его матери и бабушке Авроры.

Добродушие молоденькой жены, ее незлобивость, доверчивость и беспечность были в глазах Дюдевана признаком природной глупости. Как всякий низкий человек, он уважал и ценил лишь тех, кто презирал его самого, кто мог бы его скрутить. Брак с «дурочкой», к тому же оказавшийся невыгодным благодаря предусмотрительности свекрови, раздражал Дюдевана. Он считал жену «идиоткой» и «растяпой» и говорил всем, что она одержимая. Ему претила ее страсть к книгам (он никогда ничего не читал) и сбивали с толку ее переходы от меланхолии к внезапным приступам веселья (когда в замок приезжали гости).