Шопен, стр. 68
– Стало быть, даже Керубини и тот тебя полюбил! А говорят, он свирепый старик! И это правда, что они все часто у тебя бывают?
– Что ж ты думаешь, Миклош, что он неправду говорит? Кажется, это не в его привычках!
– Да нет! Да нет! Просто я удивляюсь, как к такому зеленому юнцу приходят в дом знаменитые люди и посвящают ему свои вещи! Согласись, что это уже говорит о чем-то!
– Ах, это мне еще ничего не говорит! Должно быть, у них так принято – посвящать друг другу свои сочинения. Это долг вежливости, не правда ли, дорогой? – Шопен, смеясь, кивает.
И если бы он жил так, совершенно непризнанный, и знаменитые музыканты обходили бы его, разве это умалило бы его гениальность? Разве истинно лишь то, что получило признание?
И пани Юстына прижимала к себе голову сына, который сидел у ее ног на низенькой скамеечке, как бывало в Варшаве.
– Ну, что ни говори, все-таки приятно! Нескончаемые разговоры, а порой и молчание, еще более красноречивое. Но и более опасное, потому что думаешь о том, чего нельзя высказать, и в то же время знаешь, что другой читает твои мысли, как это бывает с очень близкими людьми. И чаще всего закрадывается страх перед разлукой, а она уже близится.
II все же радость безмерна. Ее зримое воплощение-маленький племянник Фридерика, на которого он не может наглядеться. Генрик здоров, румян, у него большой, крутой лобик, ямка на подбородке, немного выдвинутом вперед. Он похож на своего отца, но в выражении глаз, в изгибе губ много «шопеновского», – по крайней мере так уверяет пан Миколай. Ребенок очень жизнерадостен, умеет занять себя сам, целые часы играет, разговаривая сам с собою. Это Людвика приучила его к самостоятельности.
– К музыке он, к сожалению, равнодушен. – Но что такое два с половиной года? – Ах, не скажи: ты, Фрицек, именно в этом возрасте уже умел слушать музыку. Ты просто обо всем забывал, когда мама начинала играть… Нет, этот хлопец проявит себя иначе!
– Прежде всего он прекрасен как бог!
– …А что ж вы не рассказываете мне про жену Тита? Какая она? Красивая?
– Так себе, – сказал пан Миколай. – И зачем ему красавица жена? Он сам красивый.
Пани Юстына с неудовольствием взглянула на мужа.
– Не слушай, Фрицек. Она очень мила. Как цветок! И такая прилежная, хозяйственная!
– Значит, это не та, которую он любил!
– Глупости какие! – сказала пани Юстына. – Мало ли что померещится в юные годы! Не всякий сон сбывается!
Глава четвертая
– А ты, дружок мой, не собираешься жениться? – осторожно спросила пани Юстына однажды утром, сидя с Фридериком на террасе.
Она по обыкновению что-то шила. Маленький Генрысь играл, сидя на коврике, и тихо рассказывал себе сказку.
– Нет, мамочка, я не думаю об этом.
– Конечно, ты еще молод. Но ты с детства привык к семейному кругу. И, насколько я знаю тебя, ты не можешь мириться с сердечной пустотой.
– Да. Но, знаешь ли, я, должно быть, переменился, я даже не могу найти друга себе по душе!
– То есть как это?
– Видишь ли, друзья у меня есть – и прекрасные люди. Но чтобы я любил кого-нибудь, как Тита, или Яся, или в свое время Домека… Нет, должно быть, я виноват: мои знакомые очень хорошие люди.
Пани Юстына помолчала. Потом сказала:
– Дружба – это одно дело. Первая дружба начинается еще в детстве, а потом это трудно. А любовь… здесь нам еще отводится несколько лет, в течение которых можно выбрать себе пару. Это доступно человеку в любом возрасте, но лучше, если обретешь свое счастье в молодости.
– Можно любить и без брака!
– Без брака нет благословения свыше.
– Ах, да, с точки зрения религии…
– Нет, друг мой. Все дело в том, что это оскорбительно для любви и всегда плохо кончается. Ты вступаешь в союз без брака – стало быть, заранее знаешь, что эта любовь будет короткая.
– Заранее знаю?
– Ну да! И более того – сговариваешься с женщиной, чтобы она не верила тебе. Ты как бы говоришь ей: «Я люблю тебя, или, вернее, мне кажется, что я люблю, но знай – ничего вечного не бывает, и союз наш временный. Когда-нибудь я разлюблю тебя, как и ты меня, и лишь до тех пор я предлагаю тебе свое сердце…»
– Мама!
– Тебя удивляет, что я, всегда такая скрытная, вдруг заговорила о вещах, которых никогда не касалась? Но знаешь, что я тебе скажу. Конечно, любящая мать не должна вмешиваться в жизнь своих детей, а направлять их незаметно, издали. Однако приходит такое время, когда она должна заговорить. С Людвикой у меня было так незадолго до ее свадьбы. А теперь, мне кажется, наступил твой час!
– Дорогая, я тебе очень, очень благодарен! – Фридерик поцеловал руку матери. – Я так счастлив, что ты откровенно говоришь со мной! Но… только я с тобой не согласен! – В чем же?
– Ты говоришь: предлагая женщине свою жизнь, но не руку, я как бы сговариваюсь с ней о том, что когда-нибудь нам придется расстаться. А разве брак может продлить любовь, которой суждено кончиться?
– Может.
– Ах, мамочка!
– Ты, очевидно, меня не понимаешь, Фрицек! Ты не должен предвидеть конца своему чувству. А если ты не хочешь связывать себя, не хочешь жертвовать свободой, стало быть, ты предвидишь конец, стало быть, не любишь!
– Значит, я должен обманывать себя и ее? – Почему обманывать?
– Потому, что всякая любовь проходит. Всякая. Как это ни грустно, но надо признать: нет такого чувства, самого пылкого, которое не прошло бы, не исчерпало бы себя. И если люди после этого остаются друг с другом, как бывает в браке, они все равно несчастливы.
– Это верно.
– Вот видишь!
– Но кто тебе сказал, что любовь непременно проходит?
– Это так. Это закон.
– Вовсе нет. Ведь это зависит от нас!
– Как?
Пани Юстына отложила шитье.
– Конечно, любовь проходит, как сохнет земля у нерадивого хлебопашца, как пропадает талант у художника, который не развивает его. Может ли, скажи на милость, врач лечить, а педагог воспитывать, не совершенствуясь, не укрепляя свой опыт? Или вот тебе другой пример: какие дети вырастут у матери, если она не станет заботиться о них? Так и любовь: без деятельности, без неустанной работы над собой, без неусыпной заботы о своей душе и о душе того, кого любишь, она безусловно пройдет, как бы ни была сильна и прекрасна вначале!
– Постой! Это какая-то новая точка зрения!
– Старая, как мир! Но меня удивляет, как это люди сами губят себя! Ведь редко встретишь человека, который запустил бы свои любимые занятия, или родителей, которые по собственной беспечности пренебрегают своими детьми – не кормят их, не учат, не внушают правила, необходимые в обществе. Мы были бы глубоко удивлены, если бы эти люди сказали нам в оправдание своей лени: «Э! Зачем стараться, работать, тратить время и силы, когда талант все равно когда-нибудь иссякнет, знания не удержатся в памяти, а дети могут выйти из повиновения! Если они хороши от природы, такими и останутся, а нет – пусть погибают, туда им и дорога!» Но, к счастью, никто этого не говорит!
– Какое же тут сравнение?
– Почему же никого не удивляет и не возмущает, – с жаром продолжала пани Юстына, – что люди, горячо полюбившие, сейчас же после того, как соединяются на всю жизнь, буквально на другой же день, совершенно забывают о своей прямой обязанности – сохранить любовь, растить ее – и сразу же начинают убивать ее сварливостью, невниманием, эгоизмом, распущенностью! Я говорю не о той распущенности, которая выражается в небрежной одежде, в неуютности жилья, в бедном его убранстве! Конечно, и о домашнем уюте следует заботиться. Но не это главное, мой друг! Можно сохранить горячее чувство даже в нужде и потерять его среди роскоши. Я говорю о повальном заблуждении, в силу которого хорошие люди, – заметь, я говорю только о хороших людях– полагают, что раз есть любовь, то можно и не бороться с недостатками собственного характера, можно позволить себе ссориться и потом без всякого стыда мириться, утверждать свою вздорную власть или, напротив, раболепствовать, выставлять на первое место свое вздорное самолюбие, не воспитывать себя и другого! И с ужасом видишь, как день за днем разрушается прекрасное здание, и не сознаешь, что это происходит по твоей же вине!