Своими глазами, стр. 54
Молодая семья Адельгейм, первенец — Машенька, 1960 год
"ДОГОРАЙ, ГОРИ МОЯ ЛУЧИНУШКА, ДОГОРЮ С ТОБОЙ И Я"
На Запад солнце медленно скатилось.
День догорел. На землю тьма легла.
Напрасно ждал я. Чуда не случилось.
Любовь тебя ко мне не привела.
Ты снова письма пишешь по привычке,
Любовью строчки не согрев,
И мысли на листе, как будто спички,
Во мраке гаснут, не сгорев.
Я, как письмо, прочитано — забыто.
Ты не поймёшь, в чем не права,
И на мои сердечные обиды
В ответ опять пришлешь слова.
Слова о том, что ты мне рада,
Но занята. Так много бед:
Работа, дети — все слова, что надо
Сказать взамен тех чувств, которых нет.
Моя душа отчаяньем разбита.
В моем окне потушен свет.
Последняя из карт тобою бита.
Я нищ и наг, и мне приюта нет.
За проволокой тюрьмы тутовник старый
Кудрявой порослью опять зазеленел,
Обугленный огнем недавнего пожара, Калека!
Лучше бы ты полностью сгорел.
20 октября 1971 г.
Мать о. Павла, Татьяна Никаноровна со своими внуками, старшая Машенька и двойняшки Аня с Ваней, 1967 год
Жена Вера, двойняшки Аня и Ваня и старшая дочь Мария. Фото, присланное в тюрьму, 1971 год
ПОСВЯЩАЕТСЯ ЛЕНУРУ ИБРАИМОВУ (крымский татарин, с которым вместе сидели)
Белый Крым застелил виноград,
как беда.
Только вам не вернуться назад
никогда.
Память в сердце,
как нож вонзим —
Ярким солнцем
охваченный Крым.
Слёзы нашей
общей беды
В горькой чаше
морской воды.
Родина, руки твои целовать
и глаза,
Только мне до тебя достать
нельзя.
Родина, отнятая,
но моя!
Вам — только слёзы,
чужие края.
Сердце — тебе,
огневой херувим,
Далекий, но
незабываемый Крым!
1973 г.
ПОСВЯЩАЕТСЯ ПАВЛУ АДЕЛЬГЕЙМУ
А пальцы чешутся и чешутся на правой,
На правой, той, которой нет.
Есть рулька жуткая и бинт кровавый
И воспалённый полубред.
Твой лик так чёток и понятен:
Черты лица чисты.
По словно вымершей палате
Свой путь проходишь ты.
И я в почтенье и во гневе
Вслед за тобой иду.
О, чьи глаза в тот миг горели,
Свершив продуманно беду!
Измята плоть, кровь вырвалась наружу,
В глазах круги и… мрак.
Качался ты на дружеских руках,
Которым вечно дорог был и нужен.
Тянулись дни без скальпеля и йода.
И сколько нужно пережить,
Чтоб осознать, как мудрая природа
Неумолимо плоть склоняет гнить.
В огне нога — зловещий спрут гангрены.
Блеск скальпеля, трещит под сталью ткань,
И правая — по самое колено…
Теперь попробуй, стройным стань!
На правой пальцы чешутся и чешутся,
На правой, той, которой не вернуть.
Твоя душа сильна, она утешится,
Свой продолжая путь.
Ибраимов Ленур, 3 августа 1971 г.
Крым. Симферополь
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
Время тоже потеряло ногу,
Ковыляют дни на костылях.
Уступает нехотя дорогу
Прошлое в прокуренных усах.
То как нищий милостыню просит,
То грозит костлявою рукой,
И кусок души моей уносит —
Часть того, что я зову собой.
Ухожу домой, прощайте, вышки,
Что меня три года стерегли,
Вы мне лучше, чем любые книжки
Разобраться в жизни помогли.
Ну и что ж, что ворота открыты,
Нету чудной рыбки в неводу,
К своему разбитому корыту
Я листком оторванным приду.
1 ноября 1972 г.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В Каган, как в святую Мекку
Из тюрьмы, где три года чах,
Придёт одноногий калека
С холщовым мешком на плечах.
И грудью вдыхая свободу,
Обнимет жену и детей.
И слухи пойдут по народу:
Вернулся в свой храм иерей.
3 июня 1972 г.
Отец Павел после освобождения, 1972 год
МОИ ПЕРСПЕКТИВЫ
Подумать нам уже пора
О том, как в сумерках непрошенных
Ко мне ты выйдешь со двора
В халате, на плечи наброшенном.
И всё, что было нереально,
Вдруг станет невозможно близко:
Цветы на скатерти крахмальной,
Чай и горячие сосиски,
Уютный свет и детский шум
И эти ласковые руки —
Отказывающийся ум
Поверить в образы и звуки.
А дальше что? Куда идти?
Где заработать детям хлеба?
В тупик заводят все пути
Под безразлично серым небом.
Незваным гостем к архиерею
Войду в знакомый кабинет.
"Служить? Я Вас принять не смею.
Судимый, контра… Что вы! Нет".
"Мы Вам помочь, конечно, рады,
Но, — отвечает горсовет —
Для человека
Ваших взглядов
Интеллигентной службы нет".
Трудом тяжёлым я бы мог
Хотя бы временно кормиться —
Тюрьма оставила без ног.
А инвалид на что годится?
Владыкам явно недосуг.
Моя судьба их не тревожит.
Виновен? прав ли? — сбыть бы с рук.
А там… пускай живёт, как может.
А сплетни ниткою незримой
Петлю на шею мне плетут:
"Калека, контра, поп, судимый…
И до сих пор ещё он тут?
Таким нет места на земле
Пусть задыхается в петле".
Тут спорить мне не по плечу,
И я молчу. Молчу.
20 сентября 1972 г.