Чисто убийственный бриллиант, стр. 15

Оставшись одна, Пандора улыбнулась. Какой бы странной ни казалась беседа с паучихой, она принесла ей колоссальное утешение. Как паутина лечит раны, так общество Тарантеллы успокоило душевную боль. Девочка встала и, склонившись к окну, подышала на грязное стекло и потерла его рукавом.

Далеко внизу она разглядела мачты прекрасного корабля Блэка Дугласа, стоящего на якоре у берегов Лохнагаргульи. Крошечные фигурки усеяли газон, она едва различила среди них миссис Маклахлан, вывешивающую простыни для сушки на бельевую веревку. Рядом с ней Мари Бэн медленно прикрепляла прищепками похожие на палатки черные корсеты и узкие полосатые чулки. Поза поварихи недвусмысленно свидетельствовала о том, что она не считает стирку белья гостей входящей в свои должностные обязанности. Из чердачного окна люди выглядели совсем крохотными, но когда в поле зрения вползла Дэмп, Пандора сразу почувствовала прилив нежности. То, что сейчас она не могла дотронуться до них, ничего не меняло в ее отношении к ним. Это просто точка зрения, поняла она. Титус все равно ее брат, и ничто это не изменит; а то, что сейчас он казался столь же далеким, как и крошечные фигурки на газоне, вовсе не означало, что ей до него никогда не дотянуться. Приободренная этими мыслями, Пандора пересекла чердак и подняла крышку люка, чтобы спуститься вниз.

— Тарантелла? — окликнула она паучиху через плечо. — Спасибо тебе за совет. Попробую путь к его сердцу через желудок — тут промаха не будет.

ВНИЗ ЧЕРЕЗ ЛЮК

Война с кельтами была одной из самых кровавых кампаний в мировой военной истории и наглядно продемонстрировала, что случается, когда огромная империя пытается уничтожить маленькие, но гордые и воинственные племена. Смерть пришла на безмятежные берега Новой Каледонии, каждый отлив оставлял после себя жутковатую флотилию римских трупов, обеспечивая ежедневный пир вороньим стаям, прилетавшим вместе с декабрьскими ветрами.

Ностриламус, капитан одной из трирем, брошенных на отвоевание порта Лете, был смертельно ранен, когда железный котел с кипящей смолой взорвался на палубе, и в ногах у него застряли длинные металлические осколки. Теперь он лежал в своей каюте, желтый, как сальная свеча, а его конечности представляли собой зловонную разлагающуюся массу. Посетителям, отважившимся навестить его, приходилось держать у носа платки, смоченные в уксусе, чтобы не потерять сознание от вони, а корабельный хирург и вовсе отказывался осматривать своего пациента, предпочитая испытывать судьбу на палубе, овеваемой освежающими порывами бешеных ветров, грозившими опрокинуть судно. Правда, и ветра были непредсказуемы. Еще вчера трирема отчаянно барахталась в огромных волнах, а сегодня на рассвете ветер стих, превратив поверхность воды в желтушного цвета стекло и заставив паруса бессильно обвиснуть на мачтах. Ненадолго вынырнув из забытья, Ностриламус приказал лечь на весла и, измученный усилием отдать простейшую команду, откинулся на свою пропитанную гноем постель из шкур. Мгновение спустя он услышал, как большой барабан начал отбивать ритм для несчастных рабов под палубой.

Поднять — бум — поднять — бам — быстрей — хлесь — поднять — бум, — звучал барабан. Его ритм почти заглушал стоны и всхлипы гребцов, которые напрягали все силы, пытаясь вручную привести корабль в движение. В этом скрипучем замкнутом подпалубном мире, освещаемом коптящим маслом ламп, царствовал главный надсмотрщик. Он шагал взад и вперед по проходу между рядами закованных в цепи гребцов, стегая хлыстом со свинцовыми шариками по плечам тех рабов, которые, по его мнению, работали со скоростью чуть ниже убийственной. Время от времени смертельная усталость одолевала кого-то из несчастных, и тот соскальзывал со скамьи, с криком ужаса падая под весла.

— Бум поднять — бам — поднять — бум — подняяять — у вас, парни, похоже, отсутствует чувство ритма. — Надсмотрщик подошел к барабанщику и похлопал его по плечу. — Я спросил, — заорал он, перекрикивая стук, — где твое чувство ритма?! Не можешь изобразить боссанову? Ну тогда как насчет танго? — Увидев, что не понят, надсмотрщик вздохнул. — Ладно, хорошо, а джигу? Может, кельтскую музыку? О дьявол, дай мне силы — ну же, ребята, взбодритесь малость…

Бум — поднять — бам — поднять — бум — поднять.

Раздраженно цыкнув, Асторот повернулся спиной к рабам и барабанщику и выбрался через люк на палубу. Щурясь от дневного света, он глубоко вдохнул свежий воздух. Уже недолго осталось, напомнил он себе. Выяснить, где Каледон упрятал Хроностоун, забрать камень, заполучить душу Каледона и вернуться к Правительству Аида с радостной вестью, что теперь все о’кей, узнать, что его давно ожидает повышение со скучной должности Второго министра по сбору душ. Он жутко устал мотаться туда и сюда по времени, переносить дискомфорт и опасности всех этих веков, не знающих смывного туалета и антибиотиков… Когда получу повышение, решил он, проходя мимо камбуза, откуда доносился неаппетитный запах вареных мышей, я навсегда останусь в двадцать первом веке, с неограниченным доступом к деньгам, неотразимой внешностью и круглосуточным обслуживанием в номер… Его мысли прервались, когда малоприятный аромат готовящегося обеда был перебит другим, гораздо худшим запахом. Омерзительная вонь разложения усиливалась с каждым шагом Асторота в сторону капитанской каюты, где Ностриламус, некогда могущественный Малефик Каледона, вел последнюю битву с неприятелем, которого победить никто не в силах.

Асторот остановился, вынул из кармана небольшой квадратик муслина и побрызгал на него маслом ветивера [6] из маленького флакона, висевшего у него на шее на цепочке. Помяв надушенный муслин в руках, Асторот понюхал его, а затем сложил ткань в треугольник, сделав примитивную марлевую повязку. Подготовившись таким образом, он шагнул сквозь толпу легионеров, сгрудившихся около каюты. Когда раб, содрогавшийся от рвотных спазмов, открыл ему дверь, собравшихся на палубе обдало такой волной нестерпимой вони, что все, за исключением Асторота, бегом бросились к борту судна и перегнулись через ограждение. Раскинувшегося в подушках Ностриламуса, похоже, не волновали его собственные выделения. Умирающий Каледон был поглощен составлением завещания, рассеянно отгоняя от лица здоровенных мясных мух; по всей видимости, не тревожили его и личинки, во множестве копошившиеся в синюшной массе того, что когда-то было его ногами. Ярко-алые полосы, предвестники близкой смерти от заражения крови, тянулись от ран по направлению к сердцу. Дыхание Каледона было прерывистым, каждый вздох давался с великим трудом, каждый хриплый выдох отсчитывал секунды, оставшиеся до остановки сердца. Не поднимая глаз на вошедшего, Ностриламус заговорил полным презрения голосом, лишь отдаленно напоминавшим голос молодого, неопытного и амбициозного Ностриламуса много лет назад в каледонской таверне.

— Опять ты, — прошептал он, откладывая стило и передавая испещренную письменами восковую табличку рабу, стоявшему у кровати.

— Время расплаты. — Асторот пересек комнату и приблизился к Каледону, не обращая внимания на раба, который вынес восковое завещание из каюты, тактично прикрыв за собой дверь. — Есть одно дельце, Каледон, — промурлыкал демон. — Похоже, произошла ошибка… В той груде драгоценностей, зарытой в лесу, было кое-что, никогда не предназначавшееся в собственность человеку. — Он склонился над своей жертвой, изо всех сил пытаясь не дышать глубоко. — Я хочу забрать это… — Но в угрожающем голосе демона предательски прозвучало отчаяние.

Обостренная интуиция человека, стоящего на краю пропасти, подсказала Ностриламусу, что его мучитель не контролирует ситуацию. Более того, он отчетливо вспомнил тот день, когда им удалось найти клад. Да, в том странном металлическом сундучке оказалось сокровище, о котором он и не мечтал… но больше всего ему запомнился камень размером с небольшое яйцо, который разбрасывал играющий свет со дна сундучка. Позднее, спасаясь бегством, Ностриламус заметил, что драгоценный камень свисает с уха драконессы, которая сожрала всех его легионеров. Он почувствовал, как его сердце пропустило один удар, и от изуродованных ног по телу пополз холод. Свет в его глазах померк, он понял, что конец уже совсем рядом.