Детская книга для мальчиков, стр. 58

За каждым из подсвечников астролог установил по небольшому вогнутому зеркалу на ножке.

— Это рефракторы, помогающие собрать излучение.

Хрустальный шар Келли водрузил ровно посередине и забормотал под нос что-то нечленораздельное — наверное, пресловутые заклинания.

Ластик, сам мастак по части волшебных заклинаний, наблюдал за этими манипуляциями иронически, царь тоже улыбался, но Марина вся застыла и, будто зачарованная, смотрела на искрящуюся поверхность шара.

— With all humility and sincerity of mind I beseech God to help me with His Grace! [3] — воскликнул барон.

Шар сам собой шевельнулся, начал медленно оборачиваться вокруг собственной оси.

Марина вскрикнула и перекрестилась, а Ластик подумал: невелик фокус — какая-нибудь скрытая пружина или рычаг. Синьор Дьяболини придумал бы что-нибудь поэффектней. Юркина мысль, похоже, работала в том же направлении: он слегка присел и заглянул под стол.

Шар рассыпал по стенкам шатра разноцветные блики — получилось очень красиво, как на дискотеке. Ось заскрипела, завизжала, этот звук был похож на сиплый, трескучий голосок, произносящий непонятные слова.

Доктор порывисто наклонился, приставил к шару слуховую трубку, поднял палец: тише!

Поразительней всего было то, что он, кажется, действительно был напряжен и испуган — лицо бледное, на висках капли пота. Неужели верит в свои бирюльки?

— Это говорят духи, они пытаются мне сообщить нечто очень важное о твоей судьбе, государь. Тебе угрожает какая-то страшная опасность! Но не могу разобрать слов. Ах, мой Магический Кристалл хорош, но его рефракция не идеальна. Если бы ты повелел князю на минуту одолжить мне алмаз, что висит у него на груди…

— Не дам, — быстро сказал Ластик, зажимая Камень в кулак.

Не хватало еще, чтоб этот шарлатан затеял какие-нибудь фокусы с Камнем.

— Дай ты ему свою стекляшку, — пожал плечами Юрка. — Жалко тебе, что ли? Видишь, человек употел весь.

— Сказано — не дам, — отрезал князь-ангел — и поймал на себе изумленный взгляд Марины.

Думал, она рассердится, что он смеет так разговаривать с монархом. Но Марина, наоборот, ласково ему улыбнулась. Что бы это значило?

Немного выждав и убедившись, что алмаза не получит, доктор Келли попросил:

— Тогда, принц, быть может, ты приложишь к Кристаллу ухо и послушаешь? Ангельский слух гораздо тоньше человеческого.

Это сколько угодно. Ластику и самому было любопытно.

Он прижался почти вплотную к крутящемуся шару, но ничего, кроме скрипа и шелеста, не разобрал.

— Увы, ты и в самом деле совершенно утратил ангельские свойства, — разочарованно протянул англичанин. И, нагнувшись, прошелестел. — Тем опаснее для тебя владеть Яблоком.

А царю с низким поклоном объявил:

— Увы, государь. Ничего кроме уже сказанного выведать мне не удалось.

— О какой страшной опасности, угрожающей тебе в будущем, хотели предупредить духи? — всхлипнула Марина. — Милый, я боюсь!

Было видно, что она напугана не на шутку — так сцепила пальцы, что хрустнули суставы. Дмитрий обнял ее, поцеловал.

— Нам незачем гадать о будущем. Мы построим его своими руками — такое, как нам захочется.

И так хорошо он это сказал — спокойно, уверенно, что Марина сразу воспряла духом.

— Я верю тебе, мой император! — с восторгом вскричала она. — Ты сильный и удачливый, ты можешь всё! Ах, скорей бы свадьба!

Царская свадьба

В светлый майский день Марина въезжала в ликующую Москву.

Дюжина белых в черных яблоках лошадей, каждую из которых вел под уздцы дворянин хорошей фамилии, тянула ало-золотую карету августейшей невесты. Тысяча царских гусар и две тысячи пеших стрельцов составляли почетный эскорт.

Государь и его будущая супруга сошлись на мосту, где их могли видеть все. Дмитрий был в белом кафтане, на белом же коне. С седла не сошел. Зато полячка покинула карету, и, когда толпа увидела, как хороша невеста, по обоим берегам прокатился восхищенный вздох.

Ради торжественной церемонии Марина Мнишек нарядилась в московское платье, голову увенчала ажурным кокошником, еще и укрыла платком, чтобы, не дай бог, не торчало ни единой прядки. Легко согнув тонкий стан, поклонилась суженому до земли. Народ одобрительно загудел — уважает иноземка стародавние русские обычаи.

Лишь теперь государь ступил на землю. Никаких объятий или, сохрани господь, поцелуев — милостиво кивнул, позволяя невесте распрямиться, и на мгновение коснулся ее руки, да и то через кисейный платок.

Князь Солянский, сидевший на вороном коне с кремлевской стороны моста, махнул шапкой — подал знак, и спрятанный внутри полотняного балагана оркестр из ста музыкантов ударил туш.

Это Ластик хотел Юрке сюрприз сделать, два дня репетировал с гуслярами, дудочниками, литаврщиками и ложечниками. Оркестров на Руси испокон веку не бывало, музыканты долго не могли взять в толк, чего от них хотят, да и со слухом у шестиклассника Фандорина было не очень. «Паа-ра-па-ПАМ-ПАРАМ-ПАМПAM! ПАРА-ПА-ПАМ-ПАРАМ-ПАМПАМ!» — надрывался князь, пытаясь изобразить туш. В конце концов охрип, но простая вроде бы мелодия никак не давалась.

Отсутствие партитуры оркестр компенсировал громкостью — со всех сил ударил в медные тарелки и барабаны, завизжали свирели, забренчали гусли. Над Кремлем взвились перепуганные птицы, а некоторые особенно впечатлительные горожанки даже попадали в обморок.

На этом торжественная встреча и закончилась. Государь вернулся во дворец, а невесту повезли в Вознесенский женский монастырь, где она, согласно обычаю, должна была провести пять дней в добровольном заточении, вдали от мужчин.

Монастырь был выбран неслучайно — там теперь жила Марья Нагая, в иночестве Марфа, мать царевича Дмитрия, еще прошлым летом доставленная в Москву из дальней ссылки.

Ластик очень боялся, что царица разоблачит самозванца, но Юрка был беспечен. «Узнает, как миленькая, — говорил он. — Думаешь, охота ей в глуши сидеть, на хлебе да воде? А так она государевой матерью будет. Представительницам эксплуататорского класса сладкая жизнь дороже всего».

И оказался прав. Встреча вдовицы с чудесно обретенным сыном прошла на виду у многочисленной толпы и была столь трогательна, что над площадью стоял сплошной всхлип да сморкание.

Государыню-матушку с комфортом устроили в кремлевской Вознесенской обители, царственный же сын остался жить-поживать во дворце, к полному взаимному удовлетворению.

Выборные горожане проводили августейшую невесту к будущей свекрови в Кремль и лично убедились, что карета скрылась за крепкими монастырскими воротами. Моментально разнесся слух, что полячка готовится принять православную веру, и это всей Москве очень понравилось.

А еще больше понравилось, что с этого дня в столице начались празднества и гулянья, с музыкой и бесплатным угощением. По царскому распоряжению, вина народу не давали, лишь квас да сбитень, но выпивкой православные разживались сами, так что пошло всеградно питие и веселие зело великое.

Сенат в эти дни не заседал, весь царский двор готовился к свадебному пиру. Одному князю Солянскому было не до праздников — он исполнял ответственную, но занудную службу: представлял особу государя при августейшей невесте.

Кроме него никто для этой церемониальной роли не годился, потому что взрослым мужчинам недуховного звания вход в женский монастырь был заказан, князь же Солянский, хоть и почитался за первого вельможу Московского царства, числился пока еще не в мужах, а в отроках.

По обычаю, невесту полагалось «оберегать», то есть следить, чтоб ее не похитили или, того хуже, не сглазили. Во избежание первого вкруг стен монастыря стояли караулом стрельцы и польские жолнеры (хотя предположить, что кому-то взбредет в голову красть цареву суженую из Кремля, было трудновато). Гарантию от «черного глаза» обеспечивал лично князь-ангел.