Юная жена, стр. 44

— Я люблю тебя, — прошептал он в душистые пряди волос, зная, что Эвелин его не услышит, но желая на вкус попробовать эти слова. — Я люблю тебя, — повторил он и удивился, как легко оказалось это произнести.

Его тело полностью покрывало ее тоненькую фигурку, но именно Эвелин держала его в своих маленьких руках. Это она им владела, а не наоборот.

Наконец подошла кульминация. Разрядка была такой мощной, что он не сдержал крик. Высвобождение пришло откуда-то из самой глубины его существа. Его тело вознеслось над Эвелин, потом он снова вонзил в нее окаменевший стержень и ощутил, как плотно обхватило его ее лоно, горячее, влажное, шелковистое. Он совершил новый бросок и содрогнулся от хлынувшей на свободу страсти. Грэм так сильно стиснул Эвелин в объятиях, что боялся сломать ей ребра, но расцепить рук не мог.

Ему хотелось как можно глубже проникнуть в нее, чтобы ничто не могло их разъединить, чтобы она запомнила миг, когда они были одним целым.

Чресла его дрожали от последних судорог страсти, он все тянул время, наслаждаясь этим новым чувством полного единения, потом перекатился на бок, увлекая за собой Эвелин. Их ноги сплелись, тела все еще были неразлучны.

Эвелин что-то шептала, уткнувшись ему в шею, но грохот в ушах Грэма все не стихал, и он не мог разобрать ее слов. Он погладил ее по волосам, по спине, положил ладонь на ягодицы и прижал к себе так, чтобы его связь с Эвелин сохранилась как можно дольше.

Грэм не сразу заметил, что Эвелин крепко спит, сунув голову под его подбородок и прижав губы к тому месту, где колотилось его сердце. Удовлетворенная улыбка разлилась по его губам — никогда в жизни он не чувствовал подобной гармонии.

Рука Эвелин лежала вдоль тела. Грэм потянулся к ней, чтобы сплести с ней пальцы, но, коснувшись ладони, нахмурился, приподнял голову и в тусклом мерцании нескольких свечей стал ее разглядывать. Ладонь и даже подушечки пальцев были сплошь покрыты мелкими ранками. Рука покраснела, кое-где были заметны синяки и засохшие ссадины. Грэм повернул ее тыльной стороной и выругался про себя.

Вместо полного удовлетворения он сейчас испытывал дикий гнев. Он больше не будет молчать, несмотря на все уговоры сестры. Эвелин не должна страдать, а клан может идти к черту! Если они не способны понять, какое сокровище к ним попало, значит, вокруг одни дураки, а дураков он терпеть не станет. С него хватит! Завтра он с этим покончит.

Глава 32

Проснувшись, Эвелин улыбнулась, обнаружив, что лежит, крепко прижатая к телу мужа. Его рука не позволяла ей шевельнуться.

Она снова прикрыла глаза и вдохнула его запах. После первых тяжелых дней в замке ей было нужно именно то, что Грэм дал ей этой ночью, — нежность, любовь. Его поведение сказало больше, чем могли бы сказать слова. Эвелин почувствовала, что он ценит ее, что она для него не просто женщина, навязанная в жены.

Возможно, однажды… Она с грустью вздохнула. Возможно, однажды она сумеет завоевать его любовь. Или даже услышит слова любви. По-настоящему услышит. От этой мысли у нее защемило сердце. Боль была почти невыносимой.

В последнее время она не особенно задумывалась над потерей слуха. В самом начале Эвелин много размышляла об этом и даже решила, что Бог наказал ее за грехи. Но потом привыкла к своему положению, к тому, что больше никогда не будет слышать. Никогда не станет нормальной, не услышит звуки, которые раньше воспринимала как должное, — музыку, голос матери, поддразнивание братьев, ворчание отца, покорно терпевшего все выходки своей свободолюбивой дочери.

Сейчас она отдала бы все на свете за то, чтобы услышать слова любви из уст мужа. А если не любви, то хотя бы привязанности. Ей хотелось слышать то, что она читала в его глазах и чувствовала в прикосновениях.

Возможно, Грэм никогда не будет любить Эвелин так, как отец любит ее мать. Наверное, такая любовь вообще большая редкость. Раньше мать рассказывала, что ее отношения с отцом Эвелин не всегда были такими безоблачными. Их поженили по уговору родителей, и вначале оба не хотели этого брака.

Со временем они полюбили друг друга так, как только могут любить люди, и Эвелин выросла с ощущением, что она желанный плод этой любви. Такого же брака она хотела и для себя, хотела страстно, почти яростно. Именно поэтому она так непреклонно возражала против свадьбы с Йеном Макхью, твердо зная, что он не тот человек, который будет хорошо обращаться с женой, а тем более любить и ценить ее.

История супружеских отношений Робины и Тэвиса заставляла Эвелин надеяться, что они с Грэмом Монтгомери тоже сумеют найти такую любовь.

Конечно, это все мечты, но она твердо решила, что завоюет признание и клана Монтгомери, и самого Грэма. И не успокоится, пока не добьется своего. Если для этого нужно драить замок сверху донизу и в кровь стереть руки, она будет делать это без сожаления.

Именно эта решимость заставила Эвелин выбраться из тепла уютной постели, где рядом спал муж, однако больше всего на свете ей хотелось разбудить его так, чтобы это пробуждение он помнил всю жизнь.

Дрожа от холода, Эвелин встала, быстро оделась и разожгла камин, чтобы Грэм проснулся в тепле. Потом спустилась вниз, готовая к новому дню испытаний.

Интересно, какие задания она получит сегодня? Может, Нора заставит ее выносить ночные горшки? Эвелин содрогнулась при этой мысли, но сочла, что такое вполне возможно.

Нора встретила ее с удивлением и не сумела этого скрыть. Взгляд домоправительницы показался ей даже виноватым, но Эвелин тотчас отбросила эту мысль. Нора твердой рукой управляла здешними женщинами. Эвелин сомневалась, что она когда-нибудь испытывала жалость к своим подчиненным.

— Доброе утро, — звонко приветствовала ее Эвелин, подавляя желание со всех ног броситься наверх и нырнуть под теплое одеяло.

Нора бросила на нее раздраженный взгляд и жестом подозвала туда, где стояла сама в компании двух молодых женщин, имен которых Эвелин не знала.

— Помогите готовить завтрак, — сказала домоправительница. — Сегодня еда простая. Овсяные лепешки, хлеб и немного овсянки для тех, кто захочет.

Эвелин облегченно вздохнула. Действительно несложно, исцарапанные руки не пострадают.

Мэри объяснила ей, как лепить лепешки, и Эвелин принялась за дело, стараясь ничем не выказать недовольства, однако вскоре обнаружила, что готовить еду для целой орды голодных воинов вовсе не просто. Ее лепешки были не такими ровными, как у Мэри, но вкус у всех одинаковый. Она вообще сомневалась, что кому-нибудь придет в голову размышлять о красоте такой неаппетитной штуки, как овсяная лепешка.

Управившись с лепешками, Эвелин подняла голову и обнаружила, что кухня пуста, а все женщины куда-то делись. Очень странно. Она вытерла руки о юбку и огляделась — вдруг что-нибудь упустила. В этот момент в кухню вернулись женщины. Нора и Мэри стали быстро складывать лепешки на подносы, а остальные занялись хлебом. Нора хмурилась, когда ей попадались кривые лепешки, и бросала на Эвелин суровые взгляды, как будто хотела сказать: «Ты никуда не годишься».

Эвелин огорчилась, плечи ее поникли, но она тут же их расправила и потянулась за подносом. Мэри с готовностью сунула ей поднос и подтолкнула в сторону зала.

Эвелин вдруг занервничала и осторожно выглянула из двери. Пока в зале было почти пусто, но он быстро наполнялся мужчинами. Грэм и его братья еще не пришли, так что Эвелин бесстрашно направилась к столу, где уже сидели воины.

Ее встретили удивленными взглядами. Некоторые из мужчин даже с недоумением оглянулись на кухонную дверь. Эвелин не поняла, что все это значит. Может быть, им хотелось, чтобы еду подавали женщины их собственного клана? Это подозрение лишь укрепило ее решимость сравняться в правах с любым из Монтгомери.

Она принесла еду на первый стол и направилась ко второму, когда в зале вдруг стало тихо. Мужчины за столом, к которому подошла Эвелин, смущенно уставились ей за спину. Один даже уронил кубок и разлил эль по всему столу.