Долгое безумие, стр. 15

— Ля Кентини знаменит во всем мире, кроме франции, это уж как водится, — закончил я свой рассказ.

Когда я вернулся поздно вечером на улицу Руаяль, там никого не было и ничего — ни улыбки, ни платья с воланами, ни баскской девушки, такой бесстрашной, что все ей было нипочем, ни ее живота, в котором она выносила меня.

Отксанда вернулась в свое ледяное ничто.

XIV

К чему были все мои усилия? Она наверняка уже забыла меня или решила меня забыть…

Каждый раз, как на меня накатывала волна отчаяния и моя решимость улетучивалась, раздавался звонок.

— Выше нос, сынок! Ты знаешь, кое-какой любовный опыт у меня имеется, так вот: если женщина вернулась, чтобы сказать «ну вот и все!», значит, она будет помнить о тебе всю жизнь.

— Как ты догадался?

— Метеорология.

— Да нет, как ты догадался, что у меня приступ тоски?

— Тот, кому выпала нелегкая любовная доля, навсегда остается со шрамами. Когда погода меняется, они дают о себе знать.

— Но то твои шрамы, не мои.

— У родительских чувств своя тайна, Габриель. Однажды, достигнув зрелого возраста, ты перестанешь выяснять все до конца. Станешь экономить ценную энергию. Ну так что? Выше нос!

XV,

в которой рассказывается про то, как нашего героя приохотили к политике

— Габриель, ты знаешь аббата Лемира?

— Если честно…

— Я так и думал. А как же общественные интересы? А мог бы ты несколькими словами определить понятие «общественный интерес»?

— Мог бы, но не для того, чтобы заниматься словоблудием…

— Спасибо за правду. И за твое невежество. По крайней мере мне не придется перебарывать в тебе ложные понятия. Начнем сначала. Французские чиновники высокого ранга, даже те, кто далек от политики, только и говорят об общественном интересе. Понятие расплывчатое, тут я с тобой согласен, но зато какое громкое. Если вкратце, общественный интерес — это всеобщее здоровье страны. Ты следишь за ходом моих мыслей?

— Да здравствует Франция!

— Ты все понял. Пойдем дальше. Чиновники находятся на службе общественного интереса, то бишь блага. Прочие смертные погрязают в личных интересах — презренных. Ты — из их числа, поскольку создаешь личный рай, окружая его стенами. Если не принять мер, то твоя королева — служащая на общественном поприще — станет тебя презирать, как только уляжется первая влюбленность.

— Устрашающе, но весьма убедительно.

— И вот тут-то нам и поможет аббат Лемир. Биография его не ахти какая. Родился на севере в 1853 году. Осиротев, попал в семинарию. Стал викарием в Хезбруке. Потрясенный нищетой низших слоев населения, стал депутатом, одержав яркую победу на выборах. В течение тридцати пяти лет борется за улучшение жизни самых обездоленных.

— Духоподъемно. Но при чем тут Элизабет? — удивился Габриель, зациклившись на своем чувстве.

— Сейчас поймешь. Рабочие теснятся в лачугах, плохо питаются. Наведываясь в деревню, задыхаются, им угрожает алкоголизм, семьи их непрочны. Как им помочь? Вернуть их к простым и здоровым ценностям способен только сад, клочок земли. В 1896 году аббат Лемир создает Французскую лигу земельного надела и домашнего очага. Количество садов рабочих достигает шестидесяти тысяч.

— Кажется, я начинаю понимать.

— Слава тебе, Господи! Однажды в минуту усталости Элизабет вернется к своему коньку: общественному интересу. И с этой высоты станет взирать на тебя: ну что, мол, дружок, все возишься со всякими пустяками, которые никого, кроме тебя, не касаются? Ты же смотришь ей прямо в глаза и ответствуешь: неувязочка, ваша честь. Вас приветствует Лига земельного надела. И любовь спасена.

— Я покупаю идею.

— Прекрасно. Тут-то и пригодятся твои знания. Любители нуждаются в советах. Я записался на прием к президенту Лиги, чудесному человеку Анри Буассару, директору банка «Национальный кредит». Он ждет нас. Я был уверен, что ты согласишься.

Мое участие в деятельности Лиги заслуживает того, чтобы об этом детально и точно поведал искусный рассказчик. Не имея возможности до бесконечности затягивать рассказ, я ограничусь лишь описанием дальнейших событий. Знай только: без садовников-любителей из Иври я вряд ли вышел бы живым из тех бездонных пропастей, в которые угождал во всякий свободный от работы день.

Я приезжал туда утром. С высоты древних крепостных стен мне открывалось самое умиротворяющее из зрелищ — подо мной в рассеивающейся дымке появлялись первые утренние звуки: скрип ручной тележки, птичий гомонок, плеск воды. Одна за другой распахивались двери хибарок. Огородники выносили столы и стулья, вынимали садовый инвентарь.

Стоило им меня завидеть, каждый норовил заполучить меня. Мой фирменный знак «Королевский сад» производил на них неотразимое впечатление. Фигаро здесь, Фигаро там. Пора ли сажать дыни? Можно ли сельдерей выращивать на грядке с редисом? Меня разрывали на части, угощая кофе, а ближе к полудню подносили белого вина. Очень скоро у меня начинала ехать крыша. Во все более благостном состоянии я выслушивал рассказы о великих событиях, свидетелями которых были мои подопечные: приезд Пуанкаре, массовые дефиле со знаменами в честь тридцатилетия Лиги, тяжелый труд в годы немецкой оккупации, борьба за выживание. Часто это сопровождалось игрой на аккордеоне. Я порхал от одного семейства к другому. Они меня приняли как родного, усыновили, заботились обо мне. Догадались, что мне нечего делать с моими выходными, что в одиночку мне их не пережить.

Что и говорить, Лига земельного надела — прекрасная история. Хотелось бы однажды воздать должное всем этим людям. На пороге смерти я все чаще мучаюсь одной мыслью: не является ли наша кончина признаком зависти Бога к нашей возможности об очень многом поведать? Он-то знает, что, будь у нас достаточно времени, мы рассказали бы все истории, которыми изобилует человеческая жизнь. И Его главенство — авторство — оказалось бы под угрозой.

XVI

Очередной звонок отца среди ночи:

— Габриель, я, конечно же, разбудил тебя. Но потом ты заснешь еще слаще. Ты знаешь Саша Гитри? Французы относятся к нему с легким презрением. Я навестил его в том чистилище, где он пребывает. Представь себе, там забывают о времени, часы редкость.

— И этот Гитри научил тебя чему-то полезному, чему-то, что оправдывает звонок в четыре утра?

— Вот послушай: Госпожа запаздывает, значит, скоро жди ее! Габриель, ты слышал? Хочешь, я повторю?

— Запаздывает… скоро жди.

— Нуда. Саша Гитри во всем сверх меры. Спи. Выше голову!

XVII,

в которой обсуждается телефонный звонок

— Где же вы? Отвечайте, пожалуйста!

Г-жа Лоб, сторожиха, носилась как угорелая, не замечая нас. Склонившись над грушевым деревом, я обучал свое новое семейство искусству подрезки деревьев.

— Вот вы где! Звонит какая-то дама издалека, спрашивает господина Габриеля!

— Которого?

— Сына, — выдохнули одновременно две сестры. Я бросился в кухню к ближайшему аппарату.

— До тебя нелегко дозвониться.

Ее голос становился то громче, то тише, словно вырывался из недр кита, ритмично открывающего рот и время от времени отплевывающегося, если слово ему не по вкусу.

— Ты по-прежнему в Аргентине?

Слышимость была очень плохая: какие-то щелчки, эхо.

— Бог мой, ну что за связь! Габриель…

Мне вдруг пришло в голову, что никто никогда не произносил так моего имени, словно убаюкивая меня.

— …Габриель, если ты утвердительно ответишь на мой вопрос, мы с тобой будем не первыми. Чувства перестали интересовать людей. Есть ли у Мальро и Сартра хоть одна настоящая история любви?.. Габриель, я так же потеряна, как и ты. Я знаю лишь одно: если ты мне скажешь «да», то навеки. Не пугайся, я не всегда такая болтливая.

Мое «да» долго еще звучало у меня в ушах, как крик чайки, летающей в бурю над волнами.