Стеклянная невеста, стр. 66

— Пойдем отсюда. Если не возражаешь, проводи меня до машины.

Надо было пройти метров пятьдесят. Мне хотелось, чтобы это расстояние стало больше. Я уже жалела, что отказалась от его предложения подвезти меня. Мы медленно шли под шелест дождя, оседавшего на ткани зонта, наши шаги мрачно шлепали по мокрому асфальту.

— Ты и в самом деле хочешь уйти из клуба? — спросил Граф.

— Да, Юра. Институт я закончила, пора определяться с работой по специальности.

— Мы все будем по тебе скучать.

— Это же не навсегда. Я буду иногда заезжать в клуб. Он покачал головой.

— Нет, Света. Я думаю, ты больше никогда не приедешь в клуб. Я думаю, больше мы с тобой никогда не увидимся.

У меня защипало в глазах. Мы как раз подошли к моей машине. Он открыл дверцу и помог мне забраться внутрь. Я взглянула на него снизу вверх и попыталась улыбнуться.

— Все-таки ты мне позвони, если настроение будет.

Граф улыбнулся, кивнул, захлопнул дверцу и пошел прочь.

Таньки опять не было. И это к лучшему. Сейчас я была не в состоянии рассказывать ей свои приключения. Прошла к себе в комнату, села на кровать. Вспомнив, что всю дорогу хотела кофе, тут же вскочила и включила чайник в розетку. Вновь села и, закусив губу, с недоумением оглянулась по сторонам. Здесь, в этой комнате, я прожила больше двух лет. Целых два года! Продолговатая комнатка, похожая на пенал. Нет, на келью, где должны витать знания и, как говорят, привидения. Царапины и номера телефонов на обоях, репродукция Ренуара, часы-будильник на тумбочке, кипящий чайник. Значит, он меня бросает. За измену. Великолепный Граф оскорбился, гордо повернулся и пошел к своим кискам. Меня отбросили, как перчатку. Ну и проживем без вас, одни.

Я выпила кофе и прилегла на кровать. Закинула руки за голову. Хотелось забыться, но какой тут сон? Вот и кофе выпила… Но как же все-таки дальше жить? Жить с этой болью, от которой цепенеет все тело? И мучительное бессилие что-нибудь сделать, что-нибудь изменить… Внезапная тоска навалилась бетонной плитой, словно грузовик наехал. Я чувствовала себя ненужным хламом, ненужным мусором, ненужным утилем… Я лежала не во сне, в забытьи. По моему телу пробегала дрожь от прикосновения несуществующих рук… Это был сон при свете дня, сон после крепкого кофе, сон наяву… Я внезапно подумала, что с того времени, как Граф закрыл за мной дверцу машины, ни разу не вспомнила о Матвее. Словно бы смерть его закрыла последнюю страницу книги, дочитанной много лет назад, — книга дочитана, обложку забыли закрыть. Но Граф, Граф!.. Что же нам с ним делать?

Глава 65

ПОБЕДА

Дверь мне открыл Петр Иванович, как раз вышедший покурить на свежий воздух и кстати заметивший меня. Посетителей еще не было, час был ранний, это я подгадала специально.

— А у нас тут слухи, слухи… Неужто ты и в самом деле решила нас покинуть, Светочка?

— Еще ничего не решено, Петр Иванович, — загадочно усмехнулась я, — и пошла своей обычной походкой, уверенно ставя ноги, словно бы топча всех мужчин с их предательствами, непостоянством и бесстыдством, а теперь — и свое собственное самолюбие.

Зашла в гримерную. Еще было рано; большая комната, ставшая за эти месяцы столь мне привычной, сейчас пустовала. Лишь Шурочка копался в ящичке своего столика. Бросив взгляд в мою сторону, он быстро выпрямился, встал и пошел ко мне, издали протягивая руки.

— Светик, радость наша! Что же это за ужасы говорят? Неужто все правда?

— Что правда?

— Ну, о Матвее, Графе… Что ты ему отставку дала.

— Кому?

Вообще-то, с Шурочкой мне не было нужды вступать в обычную игру, без которой не обходится разговор мужчины и женщины, тем более что и он, и Петр Иванович искренне симпатизировали мне. Я уклонялась машинально, и мне сразу стало совестно. Но я тут же подумала: а им-то какое дело? Все же сказала уклончиво:

— Шурочка, все идет хорошо. Не торопи события. Я сама еще ничего не знаю.

Пора. Подмигнув Шурочке и уже не видя его, я повернулась, вышла из гримерной и пошла в сторону дирекции. Вихрь мыслей и чувств проносился во мне. Я подумала, что и в самом деле еще ничего не знаю, да и не решила ничего сама. По ковровой дорожке уже не удавалось печатать шаг, я невольно стала красться, и это мне не понравилось. Вдруг впереди возник тот, кого я меньше всего желала видеть — Аркашка. Увидев меня, он запнулся, но тут же решительно пошел навстречу.

— Светлана Павловна! Рад, очень рад. Примите мои искренние соболезнования.

Я зло посмотрела на него, но, странное дело, он был серьезен. Вернее, сквозь маску его серьезности пытались прорваться насмешка и недоброжелательность, но все это лишь угадывалось. Если бы я не знала о его неприязни ко мне, я могла бы и не уловить нюансов.

— Что вы хотите сказать, Аркадий Николаевич? Какие соболезнования?

— Ну как же, а те неприятные минуты, когда вам пришлось увидеть тело утопленника? Как это Матвея угораздило? Впрочем, как бы веревочке ни виться… Но что же это я задерживаю вас? Прошу, Светлана Павловна, Граф на месте.

Я вдруг поняла, что передо мной другой Аркадий. Он уже не пытался соперничать со мной за влияние на хозяина, он смирился. Даже его недоброжелательность по отношению ко мне уже походила больше на зависть. Во всем остальном он искренне смирялся, искренне признавал свое поражение. И это меня вдохновило.

Я надменно кивнула ему и, уже взявшись за дверную ручку, сказала:

— Я хочу поговорить с ним наедине. Ты, Аркадий, нам не мешай, приходи попозже.

Открыв дверь, я вошла. Граф сидел в кресле за столом и, отвернувшись к окну, смотрел на проплывающую по реке баржу. Было тихо, на экране включенного как всегда телевизора беззвучно кривлялись какие-то мальчики. Отраженный от поверхности воды солнечный свет играл и переливался на потолке. Когда Граф услышал звук открываемой двери, он повернул голову и сумрачно посмотрел на меня. Я ощупью закрыла за собой дверь на замок и, не отрывая взгляда от его глаз, молча пошла к нему…

ЭПИЛОГ

«Что бы я делал, если бы Матвей вздумал подстрелить Алтына и Мирона в другое время и в другом месте, и ты бы так и не решилась зайти в клуб…» — говорил мне Граф, и я видела, что ему делается страшно при одной мысли о другом повороте судьбы.

Последнюю неделю мы жили в его доме на Пироговском водохранилище, куда приехали сразу же после нашего примирения в клубе. Участок находился у самого берега, принадлежавший Графу кусок пляжа метров в сто пятьдесят был с двух сторон огорожен забором. Летний дом Графа стоял на пригорке, и из окон спальни на втором этаже вид был просто потрясающий.

Эти дни были одними из счастливейших в моей жизни, думаю, что в жизни Графа тоже. Мы гуляли, катались на катере, плавали на виндсерферах, ловили ветер парусами и были пьяными от счастья. Мы не расставались ни на миг, и мысль о возможной разлуке казалась нам страшной. Телефоны мы отключили, чтобы они не могли отвлечь одного из нас хотя бы на минуту. Временами мы бросались друг другу в объятия, изо всех сил прижимаясь друг к другу, а потом целовались, и смотрели глаза в глаза, ощущая свою близость, растворение одного в другом, и забывали, где мы и что с нами, становились героями сказки, которую творили вместе с нами сосны, трава, пляж, синяя вода и пение птиц.

Однажды, проснувшись ранним утром в его объятиях, я почувствовала, что он не спит. Я повернула голову, чтобы поцеловать его, потом поерзала немного, чтобы поудобнее прильнуть к его телу и попыталась еще немного подремать. Сон, однако, не шел, я чувствовала, что и Граф не спит, но нарушать наше молчаливое единение не хотелось. Мы молча лежали и смотрели в открытое окно, слушая птичьи трели, визг далекой моторки, шелестящее дыхание огромного рукотворного озера внизу. Я впервые задумалась, сколько может продолжаться наше счастье? И не является ли оно простой передышкой в жизненной борьбе, призом, символом одержанной мной очередной победы? Я не хотела так думать, не хотела с этой точки зрения оценивать нашу с Графом любовь, однако непрошеные мысли временами находили контрабандные пути. И, наверное, у него тоже, потому что он неожиданно спросил: