Гамаюн. Жизнь Александра Блока., стр. 152

Да, из Евангелия мы знаем, что Иисус в своем человеколюбии не только пришел прежде всего к блудницам и разбойникам и назвал их первыми в своем царстве, но и сам был «причтен к злодеям» – был распят вместе с двумя разбойниками. («И был с разбойником», – цитирует Блок Евангелие от Луки в черновике «Двенадцати».) Он был заодно с горемычными, голодными, темными и грешными. Это им, а не богатым, преуспевающим и довольным обещал он новую жизнь. В этом смысл блоковского замечания: «Опять он с ними» – то есть с голытьбой, что двадцать веков спустя поднялась за свои права, за свое место под солнцем. «Опять» – потому, что именно таково было первоначальное христианство: «религия рабов, изгнанников, отверженных, гонимых, угнетенных» (Энгельс).

Таким, вероятно, был бы Христос в пьесе, которую Блок задумал непосредственно перед созданием «Двенадцати». В плане драмы, записанном 7 января, Христос охарактеризован как существо странное, бесполое – «не мужчина, не женщина» («женственный призрак») – и грешное. Апостолы – люди простые, грубые и темные галилейские рыбаки, тогдашняя голытьба, озлобившаяся на жрецов, богачей и фарисеев, – и от них, от народа, Христос «получает все»: «"апостол" брякнет, а Иисус разовьет». Это обстоятельство важное: Иисус не столько даже вождь и учитель тогдашней голытьбы, сколько «глас народа», как бы рупор, через который в мир идет весть о новой большой правде.

Кругом – старая испорченная жизнь: «загаженность, безотрадность форм, труд». Обстановка, бегло намеченная в плане пьесы, напоминает сцены петроградской улицы революционных дней: нагорная проповедь названа митингом, вокруг Христа – толкотня, неразбериха, кто-то с кем-то ругается, слоняются и что-то бубнят какие-то недовольные, «тут же проститутки». Но мировая правда, идущая от этих грубых и грешных людей, прекрасна.

Так приоткрывается наиболее важная сторона блоковского представления о Христе. Он был для поэта не только воплощением святости, чистоты, человечности, справедливости, но и символом, знаменующим стихийное, бунтарско-демократическое, освободительное начало и торжество новой всемирно-исторической идеи.

Первоначальное христианство явилось, в понимании Блока, великой религиозно-нравственной силой, которая нанесла сокрушительный и непоправимый удар изжившему себя старому языческому миру, а Христос – выступил «вестником нового мира». Он произнес «беспощадный приговор» растленной государственности и цивилизации миродержавного и преступного Рима.

«Когда появился Христос, перестало биться сердце Рима», ветер христианства разросся в бурю, истребившую старый мир, – говорит Блок в очерке «Каталина», написанном вслед за «Двенадцатью» и важном для понимания проблематики поэмы (авантюрист-бунтовщик Каталина демонстративно назван «римским большевиком»; Блок сам указал, что смотрел на этот очерк как на «проверку» поэмы).

С присущей ему склонностью устанавливать широкие исторические аналогии Блок сближал свое переломное время с эпохой раннего христианства, сопоставлял распад императорского Рима с концом царской, помещичье-буржуазной России. Это была любимая историософская мысль Блока, и он развивал ее многократно.

Образ Христа – олицетворение новой всемирной и всечеловеческой веры, новой морали – послужил для Блока символом всеобщего обновления жизни, начатого русской революцией, и в таком значении появился в финале «Двенадцати». Это как бы наивысшая санкция делу революции, какую нашел поэт в том арсенале исторических и художественных образов, которым он владел.

4

От общей идейно-художественной концепции «Двенадцати» неотделима драматическая история любви и преступления Петрухи, который ненароком убивает свою былую подружку Катю, изменившую ему ради преуспевающего Ваньки. История эта занимает в поэме слишком много места (шесть песен из двенадцати), чтобы можно было счесть ее чем-то случайным и посторонним.

В замысле Блока все сцены, мотивы и образы поэмы составляли нерасторжимое единство. Недаром, обсуждая иллюстрации к «Двенадцати», сделанные Юрием Анненковым, он, особо выделив большой рисунок, изображающий убитую Катю и над нею – орущего, с перекошенным ртом, Петруху, высказал такое пожелание (художником не реализованное): «Если бы из левого верхнего угла „убийства Катьки“ дохнуло густым снегом и сквозь него – Христом, – это была бы исчерпывающая обложка». Композиция из Кати, Петрухи и Христа – таким мыслился Блоку графический эквивалент сюжета «Двенадцати».

Не к чему пересказывать историю Петрухи и Кати: она, как и вся поэма, у всех в памяти и на слуху. Но возникает вопрос – что означает эта история в структуре поэмы, как соотносится она с ее главной темой?

Петруха – живой, полнокровный человеческий характер, изображенный с глубоким сочувствием к его личной драме. Яростная, испепеляющая страсть Петрухи понятна, близка и дорога Блоку. Надрывные признания «бедного убийцы» овеяны духом блоковской трагической лирики:

Это голос могучей человеческой страсти, которая Блоку была особенно дорога.

Также с полным сочувствием обрисована и Катя. В письме к Ю.Анненкову Блок дополнил ее портрет выразительными деталями: это – «здоровая, толстомордая, страстная, курносая русская девка; свежая, простая, добрая – здорово ругается, проливает слезы над романами, отчаянно целуется… „Толстомордость“ очень важна (здоровая и чистая, даже – до детскости)». Характер – налицо.

Катя была своей среди красногвардейцев. Она по-своему тоже «приняла» революцию и, кто знает, не была ли заводилой среди тех уличных девиц, которые на своем собрании «обсудили – постановили» свои профессиональные дела. На рисунке Анненкова у Кати на груди – красный флажок. Эта подробность, конечно, не могла остаться не замеченной Блоком при обсуждении рисунков и он не возразил против нее, а может быть, и сам подсказал ее.

Катя – порождение старого мира и вместе – жертва его. Не случайно на том же рисунке рядом с Катей скалит зубы все тот же паршивый пес, символически знаменующий скверну старого мира. Бессмысленная гибель этой простой, страстной и доброй «русской девки», как и трагедия невольного ее погубителя, это то, чем мстит старый мир, схваченный предсмертными конвульсиями.

В сущности, главную цель революции Блок видел в ее возможностях и усилиях пробудить к полноценной жизни всего человека – во всем богатстве и во всей сложности его духовного существования. «Возвратить людям всю полноту свободного искусства может только великая и всемирная Революция, которая разрушит многовековую ложь цивилизации и поднимет народ на высоту артистического человечества». Это было написано в марте 1918 года.

Отсюда с очевидностью следует, что рождение новой человеческой личности, «новой породы» – дело будущего. Революция создает условия и предпосылки для полного раскрепощения и духовно-нравственного возрождения человека. В самый же разгар борьбы за пересоздание жизни проблема соотношения личного и общего хотя и не снимается, но решается в том смысле, что личное должно уступить общему.

Недаром же Блок с такой убежденностью говорил, что личное невозможно почувствовать тому, для кого содержанием всей жизни стала русская и в перспективе всемирная революция. В другом случае он утверждал, что человек, которому выпало на долю быть свидетелем рождения нового мира, должен «как можно меньше помнить о личных слабостях и трагедиях».

Это никоим образом не означало ни угашения, ни подавления личности, но призывало к категорическому решению в личном аспекте задачи воспитания гражданского долга перед лицом величайших всемирно-исторических событий.