Гамаюн. Жизнь Александра Блока., стр. 106
Панихиды, отпевание, вынос, похороны, казенные речи над гробом – все это описано в «Возмездии». Холодный, серый день, пустынная окраина Варшавы, кладбище Воля.
Над свежей могилой рассеивались предубеждения и начались переоценки. «Из всего, что я здесь вижу и через посредство десятков людей, с которыми непрестанно разговариваю, для меня выясняется внутреннее обличье отца – во многом совсем по-новому. Все свидетельствует о благородстве и высоте его духа, о каком-то необыкновенном одиночестве и исключительной крупности натуры… Смерть, как всегда, многое объяснила, многое улучшила и многое лишнее вычеркнула» (письмо к матери).
Похоже, что скупцу, забытому богом и людьми, были доступны видения – сродни тем, что посещали великих художников.
… Блока донимали нудные встречи с приехавшими родственниками, визиты к варшавским профессорам – коллегам покойника, укладка и отправка в Петербург имущества, книг и переписки Александра Львовича.
Здесь, в Варшаве, у гроба отца, он близко познакомился со второй женой Александра Львовича Марьей Тимофеевной Блок и их дочерью Ангелиной. Это была семнадцатилетняя худенькая черноглазая девушка, очень скромная и застенчивая. «Сестра, сужденная судьбой», понравилась Блоку, он нашел ее «интересной и оригинальной».
В свободное время он бродил по зимней Варшаве. Город показался мрачный и трагичным – угнетенным и накапливающим месть угнетателям. (Незадолго перед тем, в сентябре, в Варшаве было введено чрезвычайное положение, резко усилившее полицейский режим.)
Не много сохранилось в нынешней Варшаве из того, что видел Блок и что упомянуто в «Возмездии». Превращенная фашистами в руины, истребленная Варшава заново отстроила Старое Место, Новый Свет, Краковское предместье, дворцы и костелы. Но нет уже ни моста через Вислу, решетчатые пролеты которого напомнили Блоку тюрьму, ни Венской гостиницы на Маршалковской, где он поселился, ни громадного православного собора перед Саксонским садом, ни дома на Кошиковой, где была «убогая берлога» Александра Львовича, ни могилы его на кладбище Воля. Сохранились в первоначальном виде только памятник Копернику, склонившемуся над ободом пустой сферы, да еще элегантный особняк в Аллее роз, где находился «Дом здравия» доктора Конрада Добрского, последнее прибежище «демона».
Я проверил маршрут героя «Возмездия», скитавшегося по ночной, заснеженной Варшаве в декабре 1909 года. Он оказался совершенно точным: с Маршалковской, от Венской гостиницы, через Новый Свет, мимо Коперника, под гору по Краковскому предместью – до Вислы, берега которой были тогда пустынны, и обратно – взяв направо, минуя площадь, где стоял православный собор, а теперь находится Могила неизвестного солдата и день и ночь несут почетный караул рослые жолнежи Войска Польского, и – вдоль «бесконечной ограды» (ныне несуществующей) Саксонского сада…
А ночью… В лапидарном варшавском дневничке Блока не раз и не два отмечено: «Напился», «Пьянство», «Не пошел к обедне на кладбище из-за пьянства. Бродил один», «Смертельная тоска», «Пил, Аквариум», «Шампанское», «Аквариум», «Delirium»… Есть там и такая глухая запись: «У польки».
Много лет спустя это беглое воспоминание отозвалось в набросках продолжения третьей главы «Возмездия»: «Встает виденье девы юной… Простая девушка пред ним… Как называть тебя? – Мария… Будь веселей, мой гость угрюмый, тоска минует без следа…»
4
«Все годы наши резко окрашены», – утверждал Блок на закате жизни.
Вспоминая год 1910-й, он назвал четыре события, окрасившие этот год: три смерти – Комиссаржевской, Врубеля и Толстого – и кризис русского символизма. (Он был ознаменован как полемикой внутри самой школы, так и возникновением новых литературных течений – акмеизма и футуризма, вставших во враждебную позицию как к символизму, так и друг к другу.)
«С Комиссаржевской умерла лирическая нота на сцене».
Как только до Петербурга дошло из далекого Ташкента горестное известие о нелепой гибели актрисы (она заразилась черной оспой), Блок написал для газеты некролог – воспоминание о хрупкой женщине с синими глазами и волнующим голосом. Вся она была беспокойство, ожидание и надежда, «вся – мятеж и весна».
Десятки тысяч людей шли за маленьким, наглухо запаянным гробом в Александро-Невскую лавру. Среди них был Блок. Он заметил, как в ту минуту, когда гроб опускали в могилу, в бесцветный петербургский день вдруг открылся клочок весеннего светлого неба.