Аптекарь, стр. 55
Знакомые и незнакомые нам созерцатели Мардариевых игр уже расходились. Кто молча, кто обмениваясь впечатлениями. Высказывались вслух и суждения, какие уводили собеседников в далекие мысленные и социальные пространства. Гадали, в частности, каково пришлось бы ротану в странах «третьего мира». Полагали, что богатые обнаглевшие люди без зазрения совести стали бы использовать ручную рыбу для военных нужд. Скажем, для сбора разведывательных данных. В таком случае ротана могли одеть в гражданское платье, дать ему кличку Трианон и научить посещать магазины минеральных вод. Некоторых удивляла проявленная ротаном способность дышать останкинским воздухом. Лапы-то ладно, не такие игры позволяла себе природа, но прогулки рыбы по суше озадачивали. Впрочем, вспоминали Ихтиандра. Тот тоже терпел и воду и атмосферу. А в связи с Ихтиандром приходил на ум зловещий дон Зурита, сыгранный в кино не менее зловещим Михаилом Козаковым. Вспоминали, что дон Зурита был намерен эксплуатировать благородного, простодушного Ихтиандра и расставлял ему сети. Но мог ли обнаружиться дон Зурита и вблизи музыкального ротана Мардария?
В обсуждение зрелища на пруду я не вступал. А вот беспокойство в себе старался погасить. Думал: ну возник в Останкине ротан Мардарий, ну развлекаются с ним Шубников и Бурлакин, и ладно, их дело, что тут эдакого? Уступил Каштанов Шубникову живой или неживой пай, пропала у Валентина Федоровича бумага со словами и подписями, ставившими Любовь Николаевну на колени, – ну и что? Стоит ли из-за всего этого беспокоиться? Разве нет иных, более высоких забот?
Но никак не выходила из головы одна мелочь. Отчего расстроились Шубников с Бурлакиным? Чем не угодил воспитателям ротан Мардарий? Отчего они не смогли управлять им, если пай их все же был существующим?..
26
Шубников и Бурлакин и впрямь расстроились. Подлец Мардарий заснул. Поначалу Шубников с Бурлакиным думали, что он притворяется, рыбья кровь, делает вид, что храпит. А он спал подлинно. Шубников с Бурлакиным принесли ящик с рыбой к дому, в лифте ящик пришлось ставить на попа, но даже и путевые неудобства не взбодрили ротана. Опущенный в ванну ротан сразу же сунул передние лапы под голову, подтянул хвост к брюху и принялся догонять сны. Хотя какие сны могли возникнуть в дурьей рыбьей башке!
Ротан заспал не один, а два номера.
Шубников не отважился бы назвать их уникальными, но нынче они казались ему необходимыми, как, предположим, хор «Славься» в финале оперы про костромского крестьянина на стихи С. Городецкого или как застывшие рты провинциальных чиновников и их дам в спектакле по пьесе Николая Васильевича Гоголя. Ротан Мардарий не дал возможности опустить занавес. Подлый стервец! Теперь Шубников будто жалел, что не возник момент апофеоза и не бросились к нему люди с поздравлениями, цветами и вопросами, на какие он в высокомерии мог позволить себе и не отвечать. Мерзкий ротан Мардарий уснул, обожравшись железом и стеклом, и смял финал представления. А должен был еще поймать на лету трясогузку, сидевшую за пазухой у Бурлакина, а потом сесть в прогулочную лодку и пересечь на веслах водоем с востока на запад.
–?Плетью, что ли, его огреть? – спросил Бурлакин.
–?Ладно, не надо. Пусть спит, – сказал Шубников. – Не трогай. Зверь все-таки…
–?Да, зверюга! – согласился Бурлакин.
Они закрыли дверь в ванную на защелку. Для того чтобы изжевать и защелку и дверь, Мардарию не потребовалось бы и двух минут. Однако он относился к закрытой Шубниковым двери с почтением или страхом, признавая для себя обязательность двери. Отчего так, Шубников с Бурлакиным догадывались. Полагали, что догадывались… Но ведь это – пока. А вдруг бы ротан перестал уважать дверь? Сегодняшнее его неповиновение могло обещать казусы впереди… Впрочем, Шубников с Бурлакиным скоро успокоили себя, убедив в том, что виноваты они сами, перекормили Мардария. А Мардарий, видимо, перекупался в пруду. Или перегрелся на солнце. Или долго был на ветру.
Бурлакин присел к столу, достал блокнот, ручку, японское счетное устройство и принялся выяснять энергетические затраты ротана, калорийность железных и стеклянных блюд, предложенных рыбе, степень изношенности его организма, возможности его жизненных ресурсов и прочее, вывел цифру и опечалился. Не так уж и перекормлен был Мардарий. Однако задрыхнул, подлец!
–?Что-то здесь не так… – задумался Бурлакин.
–?Э-э-э! – поморщился Шубников. – От твоей науки идут лишь одни приблизительности. И заблуждения… А впрочем, с Мардарием мы прекращаем!
–?То есть? – обеспокоился Бурлакин.
–?Хватит с ним! Надоел! – сказал Шубников. – Перейдем к насекомым.
–?К каким насекомым?
–?А к любым! Рыбу выкинем! Я из-за нее хожу в Астраханские бани!
О вынужденных походах Шубникова в Астраханские бани уже говорилось. Шубников и умывался теперь на кухне, там стояли и мыльница, и зубная щетка, и тюбики с пастой. Ванная походила на камеру одиночника. Единственно, что не употреблял ротан Мардарий в пищу, были краны, трубы, смеситель, стояк душа и душ подвижный. Рыба соображала, что к чему. Безмозглая, казалось бы, скотина, но очень не редко, и всякий раз к удивлению Бурлакина и Шубникова, она проявляла способность отстаивать свои житейские удобства и выгоды.
Бурлакин, продолживший было выводить цифры с коэффициентами, степенями и еще с чем надо, положил ручку на стол. Японское же устройство считало само по себе. Бурлакин знал нрав приятеля и привык к легкости, с какой Шубников менял занятия и увлечения. Мардарию мог сегодня и впрямь наступить конец.
–?К каким насекомым? – повторил Бурлакин.
–?А к обыкновенным! – сказал Шубников. – Хотя зачем нам насекомые! Что ты городишь! Давай возьмем птиц! Воробьев! Снегирей! Альбатросов! Займемся их развитием и воспитанием! Нет! Нет! Никаких птиц! Они еще примутся в волнении сбрасывать нам на головы гуано! Знаешь что. Давай раздуем самовар!
–?Какой самовар?
–?Хороший самовар! Из меди! Из золоченой. Тульский, баташевский. И чтоб с медалями. Нету, так достанем!
–?Слушай, – и Бурлакин показал на ретивое японское устройство, – оно подсчитало, сколько и чего надо Мардарию, чтобы он был чуть-чуть голоден и бодр.
–?Отставить Мардария! Мардария укоротим, разберем и забудем! Пусть при этом вернет сазана и все, что сожрал в доме! А мы теперь раздуем самовар!
–?Пойми, – сказал Бурлакин, – Мардарий сегодня не настолько переел, чтобы заснуть.
–?Я понял, – утих Шубников. – Я понял. И хрен с ним, с этим Мардарием. И с самоваром тоже.
–?Отчего же и с самоваром?
–?Все эти хепенинги давно устарели. Ну раздули бы мы самовар посреди, скажем, Трубной площади, ну пришли бы дураки ротозеи, остановилось бы движение – ну и что дальше?… Но и с Мардарием все! Все!.. Пойдет на хозяйственную сумку с рыбьей чешуей!
Шубников бушевал, говорил слова о Мардарии, в них были одни приговоры. Но сумку с рыбьей чешуей шить не спешил и не мешал пока Мардарию почивать в ванной. В истории с Мардарием кони понесли неизвестно куда, а вожжей не было в руках у Шубникова, но и прекращать бег коней он не находил резона.
Развитие ротана удивило Шубникова с Бурлакиным. Развитие это вышло скорым и отчасти неожиданным для них. Пай они добыли у Каштанова, но зачем он им – они и сами не знали. Да и какие были основания думать, что пай им окажется полезен? Так, вошли в кураж и сломили Каштанова. Добытый-то, но не действенный пай можно было повесить на гвоздик в коридоре. Однако не повесили, а взглянули однажды в ванной на шуструю мелкую рыбешку и попробовали. И пошло. При этом о причинах своих удач как будто и не думали. И уж точно не судачили о них вслух. С ротаном Мардарием все шло словно бы само собой. По прихоти природы. Ротан подрос, приобрел лапы, выучился манерам, стал хоть куда. Но, может быть, сегодня его развитию был определен предел? Все, посчитала природа, хватит?.. Или вдруг кто-то осерчал?
Бурлакин, испорченный точными науками, мог подвести свои мысли к определенности, сформулировать их и без дипломатии и оглядок высказать в воздух, кому-нибудь. И этим все испортить. Шубников более верил интуиции и чувствам, не любил о тех или иных явлениях жизни говорить впрямую, словно бы боясь усложнить отношения с судьбой и неизвестными ему силами или же спугнуть что-то. Бурлакин понял Шубникова и никаких мыслей и определенностей никому не высказывал, только спросил: