Аптекарь, стр. 36
Ушел он на химический завод, куда его давно манил Никитин. Никитин тоже оставил аптеку. Во-первых, объяснял Никитин, у них на заводе – мужское дело. Во-вторых – хорошие деньги за вредность и пенсия чуть ли не в сорок пять лет. А дальше можешь начинать жить заново. Хочешь – для себя, хочешь – для человечества… Оформляли Михаила Никифоровича недолго, хотя имелись там и свои сложности. И превратился Михаил Никифорович неизвестно в кого, то ли в лаборанта, то ли в оператора, то ли в человека на подхвате. Рангом, во всяком случае, он был ниже техника. Но процессы-то химические шли и без его усилий. А в денежных ведомостях отношение к Михаилу Никифоровичу было самое уважительное.
Но утек четыреххлористый углерод. Не по вине Михаила Никифоровича утек. Однако дышал им Михаил Никифорович. И вечером его доставили к Склифосовскому.
Теперь Михаил Никифорович – вольный гражданин со справкой о недуге. Может начать жить заново. Хочет – для себя. Хочет – для человечества.
Вот что я узнал от Михаила Никифоровича в разговоре о событиях, начавшихся 4 мая.
–?А вдруг это она тебе знак дала? – предположил я.
–?Кто она?
–?Любовь Николаевна.
–?Может, и знак, – сказал Михаил Никифорович.
–?Она тебя к подвигам призывала, а ты дезертировал. А впрочем, если это так, она может его и отменить. Обязана даже.
–?С чего это обязана?
–?Она ведь не только раба. Но и берегиня.
–?Берегиня! – сказал Михаил Никифорович. – Они все с этого начинают.
Мог ли я не согласиться с Михаилом Никифоровичем?
–?Ладно, – сказал я. – Но зачем тебе надо было идти именно на химический завод?
–?А затем! – горячо произнес Михаил Никифорович. – А затем, что мне надо было идти куда похуже. Ведь на самом деле я возжелал всех и всё спасать и сейчас желаю. Может, и сильнее прежнего! А что я могу? Ничего. Что же мне мучиться-то? Вот я и пошел туда, где уж никаких возможностей у меня не могло бы быть!
Тут Михаил Никифорович как бы устыдился произнесенного им и добавил:
–?И потом, деньги…
–?И пенсия…
–?Ну и не смейся.
Сидел он теперь передо мной совсем растерянный, я удивился ему. «Неужели она так прибрала тебя к рукам?.. Или ты…» Я чуть было не сказал Михаилу Никифоровичу о догадках дяди Вали. Но и без того фраза мною была произнесена не слишком рыцарская. А Михаил Никифорович стал чрезвычайно серьезен. Совет ли какой желал испросить у меня? Или не все он мне открыл, а открыть хотел? Снова закурил Михаил Никифорович.
–?Михаил Никифорович, – начал я, стараясь говорить как можно деликатнее, – тут тебе надо осмотрительнее… Мало ли что может прийти в голову?.. А ведь выйдет-то чепуха какая-то… Если посмотреть на всю эту историю холодным взглядом…
–?Вот именно – холодным взглядом… – вздохнул Михаил Никифорович.
–?А ты что же?
Я сразу же замолчал.
–?Слушай, – спросил я погодя, – а на заводе наказали кого-нибудь за аварию?
–?Никого.
–?Отчего так?
–?Я сказал, что отравился случайно. И никто не виноват. Дело далеко не пошло.
–?Ну, Михаил Никифорович!.. Ведь была же авария. Ведь после тебя еще и других повезут к Склифосовскому!
–?Теперь будут внимательнее, – сказал Михаил Никифорович, не слишком, впрочем, уверенно. – Да и не мог я ставить под удар Никитина… И люди под суд пошли бы…
–?Я тебе не судья, Михаил Никифорович, – сказал я. – Но ты шутки шутишь! И если бы эти шутки тебя одного касались!
–?В чем же я виноват? И перед кем?
–?Михаил Никифорович, ты ведь сам говорил, что перед всем людским родом виноватый.
–?Это другое, – сказал Михаил Никифорович.
–?Другое, – согласился я. – Но неизвестно, что тяжелее весит. Это другое, высшее, или то мелкое, из чего у тебя и у меня вся жизнь.
Михаил Никифорович мне не ответил.
Похоже, больше он ничего не намерен был сказать.
–?По моим предположениям, – произнес я уже у двери, – главные пайщики долго не выдержат. Бунтовать начнут…
19
Они и начали.
Дядя Валя и Игорь Борисович Каштанов дней через пять явились ко мне, оторвали от стола и тетрадей, сказали, что все, они больше не могут.
Я не то что удивление им выказал, я был возмущен.
–?Вытащил бы я вас, дядя Валя, на ходу из-за руля автобуса, – сказал я, – вы бы на меня с лопатой бросились!
Но я лукавил. И от работы я был не прочь сейчас отлынуть. И некие эгоистические надежды связывал я с порывом дяди Вали и Каштанова. И я, видно, уже не мог. Каштанов же выглядел измученным, такой теперь мог и муху тронуть.
–?А Серов и Филимон? – поинтересовался я.
Ни Серов, ни Филимон Грачев, оказывается, не пожелали вступить в сражение с Любовью Николаевной (дядя Валя уже не называл ее Любовью Николаевной, а говорил: «С этой…»). Филимон был упоен своим творческим растворением в чайнвордах, кроссвордах, крестословицах, шарадах, своими блистательными, прямо-таки корсунь-шевченковскими погромами когда-то труднодоступных для него ведомственных умных задач даже и в «Лесной промышленности», и в «Водном транспорте», и в «Московском автозаводце», и в зарайской районной газете. Серова же, выходило, Любовь Николаевна никак и не сдвинула. То ли оказался он невосприимчивым к ее энергии (или к чему там), то ли и скрытых резервов или узких мест в нем никаких не было.
–?Но присутствие Серова и Филимона Грачева при этом разговоре необходимо, – сказал я.
–?Я их приведу, – кивнул дядя Валя.
Каштанов дрожал, дергался, будто его бил колотун, но можно было понять, что происхождение колотуна Игоря Борисовича не связано с напитками. Одет он был чисто – костюм утюженый, рубашка свежая, – однако вид имел измятый.
–?Этот-то, – указал на Каштанова дядя Валя, – уже намылился продать свой пай Шубникову.
–?Терпения больше нет, – сказал Каштанов.
–?Ну уж шиш! – оборвал его дядя Валя. – Прежде ее надо придушить. А Шубников ее душить сразу не даст.
–?Нельзя ее душить! – чуть ли не с мольбой в глазах сказал Игорь Борисович.
Между ними тут же возникла перебранка, и я снова ощутил себя на грани веков, среди заговорщиков, измученных доктринами и выходками хозяина Михайловского замка. И раздавались сейчас реплики смельчаков, способных на тираноубийство, и слышались жалостливые голоса миротворцев, отвергающих насилие. Смельчаки не исключали возможности наемных или добровольных убийц. В частности, на роль штабс-капитана измайловца Скарятина, порешившего императора, рекомендовался мрачный водитель Лапшин с его бешеным самосвалом.
–?Никогда! – кричал Каштанов. – Нельзя этого!
–?Чистеньким хочешь быть! – отвечал ему дядя Валя. – Ну и мучайся дальше! И нас мучай! И все Останкино!
–?А что Михаил Никифорович? – спросил я на всякий случай.
Заговорщики умолкли. Дядя Валя, видно было, смутился.
–?А что Михаил Никифорович? – быстро сказал он. – Ты и сам знаешь… Влюбился Михаил Никифорович!
–?Безответственно вы говорите, Валентин Федорович. Как это можно влюбиться в фантом, в движение воздуха? – сказал я на всякий случай.
–?Это она-то движение воздуха? – поинтересовался дядя Валя.
–?Отчего же нельзя в нее влюбиться? – печально сказал Каштанов.
–?Мы тебя и зовем, – объяснил дядя Валя, – чтобы ты Михаила Никифоровича поколебал.
Устройство встречи с Михаилом Никифоровичем дядя Валя брал на себя, полагал, что провести ее удастся сегодня же. Когда дядя Валя и Каштанов уже уходили, я спросил, каковы нынче обстоятельства жизни Шубникова, не огорчает ли его подброшенный Бурлакиным ротан. О ротане дядя Валя с Каштановым толком не знали, но слышали, что теперь Шубников средства для поддержания сил добывает шапками. До него дошло, что шапки из собак дороже самих собак, он завел дела с умельцами и стал уводить или перекупать животных для шапок.
–?Живодер! – поморщился Каштанов.
–?Живодер! – согласился дядя Валя. – А ты хочешь загнать ему пай!
Они ушли. Через час дядя Валя позвонил и сказал: