Рассказы охотника, стр. 15
Принес я скворца домой, настелил в клетку свежей травы и положил его. Наутро он немного оправился, не лежал, а сидел в уголке. Дал я ему гусениц, червей. Одного червяка он клюнул и съел, а больше не стал.
Папа сказал:
— Ничего, поправится. Только уж он теперь скворчат кормить не сможет: ему самому сил набираться нужно. Придется тебе помогать скворчихе детей растить. Ей одной такую семью не прокормить.
С тех пор я бывало каждый день наберу гусениц, червяков и положу их на дощечку под яблоней.
Скворчиха это живо приметила. Только я принесу еду, отойду в сторону, а она уж тут как тут. Подлетит, сядет на дощечку, схватит гусеницу и прямо в скворечник. В один миг все детям перетаскает. Скворец мой тоже поправляться начал. Аппетит у него после болезни отличный стал. Я с ног сбился, не успевал еду носить.
Наконец скворчата подросли и начали из гнезда вылетать, а потом и совсем улетели из сада. Тут уж я посвободнее вздохнул — один у меня только иждивенец остался.
Скворец скоро совсем поправился. Стал я его понемногу из клетки выпускать. Летает он бывало по комнате, а как проголодается, назад в клетку летит. Ручной — ничего не боится, на плечо ко мне сядет или на голову. Соберемся мы обедать, застучат ложками, тарелками — скворец прямо на стол, крошки со скатерти собирает. Очень любил он мясо. Как подадут его, норовит со сковородки кусочек стащить. Мама смеется, гонит его: «Обожжешься ведь!» А он перышки топорщит, на маму сердится, кричит: «Чир-чиррр!» Мы его Чир-Чирычем и прозвали.
Накрошат ему еду на тарелку, остудят и дадут. Он в один миг все подберет.
Как-то дали мясца старому коту Иванычу. Только он уселся поесть, вдруг видим, скворец бочком-бочком — и к его тарелке. Мы глядим, что дальше будет. Подскакал скворец, изловчился и прямо из-под носа у кота кусочек мяса выхватил. Тут даже добродушный Иваныч возмутился такой дерзостью и замахнулся на обидчика лапой. А скворец и не боится — так на него и наскакивает: «Чир-чйррр!» Да вдруг как тюкнет клювом Иваныча прямо в нос! Фыркнул кот, затряс головой, а потом повернулся и пошел прочь от тарелки: стану, мол, я со всякой мелкотой связываться!
С тех лор коту от скворца житья не стало: только разляжется толстый Иваныч на солнышке погреться, скворец уж тут как тут, норовит за хвост или за ухо клювом щипнуть. Мама его полотенцем прочь гонит: «Ну что ты к Иванычу пристаешь!»
А скворушка старается маму за полотенце схватить. «Чир-чиррр!» Потом прыг — и на голову маме сядет. Разбойник, да и только!
Зато со старым Джеком, папиной охотничьей собакой, скворушка очень подружился. Джек овсянку из миски ест — и скворец на краешек сядет, тоже поклевывает. Уляжется Джек у себя на подстилке — скворец ему на спину взлетит, словно из шерсти что-то клювом выбирает, да так осторожно, никогда больно не сделает. Джек даже глаза зажмурит — видно, приятно ему.
Как-то после чаю мама налила в полоскательницу теплой соды — чашки помыть. Только отвернулась, откуда ни возьмись скворец — прямо в полоскательницу и начал плескаться, весь стол водой залил.
— Мама повернулась: «Ах ты, негодный!»
А скворец уж на двери сидит, отряхивается, перышки чистит.
До того осмелел — всюду лезет, все тащит, беда с ним и только! Мама терпела, терпела и не выдержала.
— Заприте, — говорит, — этого разбойника в клетку! Или выпустите его.
Очень не хотелось мне со скворушкой расставаться, да ничего не поделаешь — не запирать же его на самом деле — в клетку!
Наутро открыл я окно. Скворец мигом из клетки выскочил, сел на подоконник и не знает, куда же дальше лететь — в комнату или в сад. А тут солнце выглянуло, ярко так. Отряхнулся скворец, расправил крылья и полетел на волю. Уселся в саду на дерево, начал перья чистить, охорашиваться, довольный такой. Весело мне на него смотреть, как он радуется, и грустно немного: не будет у меня больше ручного скворца!
Посидел он на дереве, потом вспорхнул и полетел куда-то.
Все утро я места себе найти не мог, жалел, что скворушку выпустил.
Настало время обеда. Все сели за стол. Только застучали ложками, вдруг слышим: «Чир-чиррр!..» Откуда ни возьмись — летит мой скворец прямо в окно и на стол. Тут уж и мама не выдержала, говорит:
— Умница ты моя! Назад прилетел, соскучился.
А скворец будто понимает, лезет к ней, прямо из тарелки вареное мясо тащит. Наелся и на шкаф взлетел.
С тех пор стал он жить на полной свободе: хочет — по саду летает, хочет — по комнате, а вечером обязательно к себе в клетку летит.
Наступила осень, пожелтел сад, в полях убрали хлеб, а на лугах у речки выросли стога сена. Скворцы собрались в стаи; целые дни летали по полям и лугам или сидели на стогах. Скворушка мой тоже стал пропадать по целым дням, иногда и ночевать домой не возвращался, то ночь, то две, а потом и вовсе исчез — наверное, улетел с другими скворцами в теплые края.
Пришла зима. Часто вспоминали мы о скворушке, особенно вечерами, когда топили печку и у огонька собирались все мои приятели: Джек, Иваныч и ручной заяц Ушан. Где-то теперь наш скворушка? Жив ли он?
Наконец и зима кончилась. Опять появились в саду проталины. В полдень солнце припекало совсем по-летнему, и тогда в столовой даже отворяли окно.
Как-то возился я у себя в комнате со своими удочками. Вдруг слышу за дверью: «Чир-чиррр!..» Я даже вздрогнул: «Что такое?» Выскочил в столовую — и глазам не верю: сидит на подоконнике мой скворушка, так и заливается, так и поет!
— Скворушка, Чирыч! Откуда же ты прилетел?
Хотел я к нему подойти, а он назад в окно и уселся в саду на яблоню. Отвык, значит, от меня.
Поселился он снова в своем скворечнике. И скворчиха с ним прилетела — уж не знаю только, старая или новая.
Часто бывало прилетит скворушка к нам на подоконник, сядет и поет. Я ему тарелку с вареным мясом поставлю, тазик с водой. Он все мясо поест, воды напьется и выкупается в тазике. А в комнату залетать так и не захотел.
На тетеревей
Мой отец служил врачом в сельской больнице. Мы жили на самом краю села, а прямо за селом начинался молодой березовый лес. Весной и летом мы, ребятишки, целыми днями пропадали там. Я даже мечтал: когда вырасту, обязательно сделаюсь лесным сторожем, как дедушка Иван, надену лапти, отпущу бороду и буду бродить по лесу с огромной палкой и корзинкой через плечо.
Идешь по лесной тропинке — кругом березки да кусты орешника. Солнышко сквозь зеленые ветки просвечивает и рассыпается по земле тысячами золотых кружков. А ты шагаешь по усыпанной солнечным золотом дорожке и поглядываешь по сторонам, под кусты — не притаился ли где-нибудь возле пенька пузатый белый гриб.
Осенью я выходил в лес на охоту. Я брал палку вместо ружья и бродил по лесу, воображая, что выслеживаю дикого зверя. Увидишь бывало старый, обросший мохом пень и представишь себе, будто это медведь. Даже самому жутко станет! Выстрелишь из палочного ружья, выхватишь из-за пояса деревянный кинжал — и врукопашную со страшным зверем…
Поздней осенью по утрам к нам на опушку леса прилетали тетерева. Они рассаживались по березам и, сидя на тоненьких ветках, качались от ветра, срывали березовые сережки, кормились семенами.
Я бывало старался встать как можно раньше, выбегал на бугор и подолгу любовался этими большими черными птицами. Но ни разу мне не удавалось подкрасться к ним поближе.
Только начнешь подбираться, а тетерева уже заметили, вытянули шеи, насторожились. Сделаешь еще шаг-два, а они хлоп-хлоп крыльями — и разлетелись.
Но вот как-то раз зашел к отцу лесник — дедушка Иван. Я рассказал ему, как по утрам бегаю смотреть на тетеревей, да никак не могу к ним подкрасться. Дедушка засмеялся и сказал: