Интегральное скерцо (сборник), стр. 26
Николай достал из кармана блокнот:
— Здесь копия программы, по которой обучает детишек профессор Микульский. Насколько я знаю, за пятнадцать лет ему почему-то ни одного музыкально глухого не встретилось. Так что, сестричка, дело только за тобой.
— Но ведь Микульский начинает работать с пятилетними…
— А сколько лет ты дашь этому доктору наук? В музыке-то он, во всяком случае, разбирается не больше пятилетнего.
— Коль, ты и вправду считаешь, что я смогу?
— Зря я, что ли, хожу к этому Микульскому? Сможешь. Начнешь с одного музыкального строя, с обычного, а там, глядишь, и другие поймешь, открыватель. Только поработать придется. И тебе и Юльке. Пошли в комнату. Ну-ка, сестричка, к пианино. Открой блокнот. С чего там начинается? Действуй, а мы с Витенькой поучимся, послушаем.
Я опустила пальцы на клавиши. И они запели:
— Чижик-пыжик, где ты был?
Виктор Жигунов
ИНТЕГРАЛЬНОЕ СКЕРЦО
Василий Степанович семенил по коридору заводоуправления, искательно заглядывая в таблички дверей: какая покажется добрее. Толкнулся было в один кабинет, но, встретив холодный взгляд большого, видимо, начальника, сидевшего за большим столом, отступил и поспешно прихлопнул дверь, едва не защемив палец.
Затем он остановился перед надписью “Фотостудия”. Постоял, соображая, и несмело обрадовался. Поднял руку, чтобы постучать, но заколебался и на эту минуту застыл в такой позе. Наконец стукнул раз… другой…
Дверь неожиданно щелкнула и приотворилась от удара. Василий Степанович перепугался… но никто не выразил неудовольствия, и пришелец посмотрел в помещение.
Оно оказалось длинным и полутемным. Смутно виднелись разнообразная аппаратура и провода. Над столом с зажженной лампой склонился молодой человек в ярко-желтой рубашке, с пушистыми черными усами. Он сосредоточенно протирал платком разноцветные стеклышки и вставлял их в прибор, похожий на толстую подзорную трубу.
Василий Степанович потоптался, его не замечали. Тогда он решился сам начать разговор — следующей удачной репликой:
— Э-э…
Парень оторвался от работы и, повернув голову вбок (чтобы не дохнуть на оптику), коротко сказал в темноту:
— Входите.
После чего снова углубился в дело.
Василий Степанович растерянно помедлил и проник в комнату.
— Ищу Ставрогина…
Фотограф выразил на лице, что он слушает, но пока лишен возможности разговаривать. Подождав и почувствовав себя неловко от молчания, посетитель добавил:
— Я издалека… Узнал телефон Ставрогина, только не отвечает… А на территорию не пустили… Я увидел на Доске почета: Ставрогин, инженер — и пришел сюда… Наверно, вы фотографировали, знаете его…
Молодой человек опять отвернулся в сторону, чтобы подышать, и между шумными вдохами сообщил:
— Занятой товарищ — Ставрогин.
Гость подумал, следует ли уходить после таких слов или еще нет, и торопливо полез во внутренний карман пиджака, извлек кипу истертых — в большинстве, должно быть, давно ненужных — бумажек. Перебрал ее и вытащил кусок почтового бланка.
— Я получил перевод… На обороте написано: “Согласно заявлению Б.В.Ставрогина”.
Фотограф впервые взглянул на пришедшего, а заодно и на бланк. Там была указана трехзначная сумма. Парень осторожно положил прибор, приподнялся и протянул руку:
— Мишей меня зовут. За что перевод-то?
— Меня Васей. Не знаю за что.
— Садись. Как не знаешь? Ты Ставрогину соавтор?
— По какому делу соавтор? — не понял Василий Степанович, пересаживаясь на стул.
— Он изобретатель у нас, — не без гордости сообщил Миша. — Ты ему помогал?
— Не знаком с ним вообще.
Молодой человек поднял брови и вернулся к своему занятию. После раздумья он спросил, опять отвернувшись:
— А какую-нибудь работу для завода выполнял?
— Даже не слышал никогда про ваш завод.
Фотограф недоуменно помолчал минуту — другую. Вложил в прибор последнюю линзу и наклонился над столом, начал там, видимо, привинчивать собранное устройство к чему-то. Послышался писк, будто он задел говорящую куклу.
— Может, ошибка? — предложил гость, надеясь на возражение.
Миша пожал плечами. Выпрямился и достал из нагрудного кармана плоскую коробочку. Из нее со свистом вылетел и закачался никелированный штырь. Коробочка зашуршала.
— Рация, — небрежно пояснил Миша. — Мы со Ставрогиным работаем тут над одним агрегатом. Борис дал мне эту штуку, чтобы в любой момент со мной посоветоваться. Он такую же всегда носит при себе…
— Слушаю, — раздался резкий голос.
— Борис Вадимович! — скороговоркой начал парень, вмиг потеряв часть уверенности. — Фортиссимо сгорело…
— Опять попурри с интегралом будет в три люкса? — сердито осведомился голос.
— Нет, я поставлю прокладку в синус модерато.
— Не уникурсально. По системе Станиславского там натуральный логарифм в миноре и диссонансы на звонких и шипящих.
Фотограф виновато промолчал и покосился на Василия Степановича: как на него действует столь умная беседа?
— В аллегро-факториале возведем ре-бемоль в квадрат, — решил Ставрогин. — Все?
— Еще вас человек дожидается. Передаю ему.
Миша сунул рацию под нос гостю. Тот не ожидал такого поворота и долго не мог найти что сказать. Тогда Миша отвел руку с аппаратом и сам проинформировал Ставрогина о цели “Васиного” приезда.
— Рад приветствовать вас, Вася, — радушно пророкотало в коробочке. — Направляюсь к вам. Михаил, изготовь портрет гостя для многотиражки и для галереи изобретателей.
Рация треснула и отключилась.
Миша торопливо встал, пряча ее, и сказал:
— Пойдем!
Он повел приезжего в другой конец студии.
Повсюду стояли ширмы и штативы, столы с фотографическими ванночками. Хозяин шел быстро, а Василий Степанович в полутьме зацепился ногой за провод. Пока он освобождался, Миша пропал впереди за высокими железными ящиками. Что-то холодное скользнуло по лицу пришельца… Он отпрянул. Это оказалась свисавшая сверху фотопленка.
Возле неясно белевшей стены Миша усадил гостя на табурет. Отошел и с усилием подкатил на тележке что-то круглое и поблескивающее.
— Зажмурься, — предупредил он.
Тотчас слева от Василия Степановича взорвался ослепительным светом громадный прожектор. Вся комната мгновенно утонула во мраке, лишь приезжий остался в центре горящего, расплавленного пространства.
— Другие ретушируют… — объяснил фотограф, в несколько приемов переставляя по полу какую-то тяжесть, громыхающую жестью. — А я считаю, натуру надо как следует осветить. Ведь что такое морщинка? На фотографии это тень. Надо ее убрать…
Спереди в Василия Степановича ударил белым светом юпитер. Справа слабенько загорелась лампочка на штативе. Снизу в лицо вонзился луч “пистолета”. Вверху запылал софит.
— Но тень все же нужна, — добавил Миша. — Для выпуклости. Поэтому такой мощный прожектор. Он все остальное пересиливает.
Гость почувствовал припекание. Постепенно становилось очень тепло.
— Поглядел я: Ставрогин изобретает… Ну и сам тоже… А ты, наверно, что-нибудь изобрел. Работаешь кем?
— Музыкантом работаю, — отозвался Василий Степанович, изо всех сил стараясь не моргнуть, чтобы не сплоховать на портрете.
— Ну да? — вдруг обрадовался Миша. — На чем играешь?
— Трублю. На трубе.
— А-а… На баяне не можешь…
— Почему не могу? — оскорбился музыкант. — На баяне могу и на гармошке…
— Что ты говоришь!
Завизжали колесики, из тьмы высунулась деревянная фотокамера на скрипучей подставке. Хозяин студии, согнувшись позади нее под черным покрывалом, посоветовал:
— Подумай про что-нибудь возвышенное.
Василий Степанович выпятил грудь и, поискав тему для высоких мыслей, вспомнил о переводе. Это денежное явление сильно нарушило его жизнь. Артист уже несколько дней был в опасливом недоумении, и хотя все-таки завел секретную от жены сберкнижку, но раздумывал так глубоко, что во время концерта не заметил бекара в нотах и дул до-диез вместо до, пока дирижер, исчерпавший все способы сигнализации, не кинул в него палочкой. Тогда трубач придумал для оркестра уважительную причину — запой, жене сказал, что едет в командировку за новой сурдиной, и отправился на завод.