Волк среди волков, стр. 83

Могло произойти нечто страшное. Но фон Штудман твердо положил ротмистру руку на плечо и заставил его снова сесть.

— Он пьян и себя не помнит, — сказал Штудман вполголоса. И резко добавил, обращаясь к Пагелю: — Извинитесь немедленно!

Мальчишеская улыбка на лице Пагеля померкла. Словно не вполне сознавая, что именно произошло, он задумчиво смотрел то на разъяренного ротмистра, то на пачку денег в своей руке. Лицо его помрачнело. Он снова положил деньги рядом с собой на стол, схватил стакан и торопливо выпил.

— Извиниться… — пробурчал он вдруг. — Кто нынче придает значение такой чепухе?

— Я придаю, господин Пагель, — заявил ротмистр все еще очень гневно, я, видите ли, верен своим прежним взглядам, если даже другие их и находят устарелыми и ошибочными. Я придаю большое значение такой чепухе!

На этот раз Штудман сказал как нельзя яснее:

— Оставь его. Он раздражен, он пьян и, может быть, задумал худое.

— Он меня не интересует! — воскликнул ротмистр, взбешенный. — Пусть убирается куда хочет!

Пагель бросил быстрый взгляд на обер-лейтенанта, но не ответил.

Штудман наклонился через стол и ласково сказал:

— Если бы вы мне предложили деньги, Пагель, я бы взял их.

Ротмистр сделал жест, выражавший безграничное изумление, Пагель же судорожно схватил пачку денег и придвинул ее к себе.

— Я не отниму их у вас насильно, — сказал обер-лейтенант чуть-чуть насмешливо.

Пагель покраснел, ему стало стыдно.

— А что бы вы с деньгами сделали? — буркнул он.

— Сберег бы их для вас, — до лучшей минуты.

— Это бесполезно, мне деньги больше не нужны.

— Так я и думал, — спокойно заявил обер-лейтенант. И спросил с подчеркнутым равнодушием: — Какое же вы шесть часов назад потерпели крушение, Пагель?

На этот раз Пагель густо покраснел; с почти мучительной медлительностью разливалась краска по его щекам, по всему лицу. Она ползла под высокий, измятый воротник кителя, дошла до корней волос на лбу. И вдруг стало ясно, что этот человек ужасно молод и что он ужасно страдает от своей юношеской застенчивости.

Теперь даже сердитый ротмистр смотрел другими глазами на Пагеля с гранатой.

А тот, обозлившись на свое столь неприкрытое смущение, упрямо спросил:

— Кто это вам сказал, что я потерпел крушение, господин фон Штудман?

Штудман:

— Я так вас понял, Пагель.

Пагель:

— Значит, вы меня неверно поняли. Я… — Но он гневно смолк, румянец слишком явно выдавал его.

— Разумеется, с вами что-то случилось, Пагель, — бережно продолжал фон Штудман. — Мы же оба видим, и господин ротмистр и я. Вы не привычный пьяница. Вы пьете по совершенно определенной причине. Оттого, что у вас что-то стряслось, оттого что — ну, вы понимаете, Пагель!

Пагель вертел в руках стакан с вином. Его поза стала менее напряженной, но он не ответил.

— Отчего вы не хотите, чтобы мы вам помогли, Пагель? — настаивал обер-лейтенант. — Я сегодня, не задумываясь, принял помощь от ротмистра. Я сегодня… весьма неприятно упал…

Он улыбнулся, вспоминая свое падение с лестницы.

Сам он ничего не помнил, но Праквиц очень красочно описал ему, как он скатился под ноги гостям. Обер-лейтенант понимал, что его «падение» имеет несколько иной характер, чем у Пагеля, по сути — оно скорее физическое, чем психическое. Но легкое преувеличение не пугало его.

— Может быть, мы вам подадим полезный совет, — продолжал он мягко, но настойчиво уговаривать молодого человека. — А еще лучше, если бы мы могли вам фактически чем-нибудь помочь, Пагель, — уже решительно заявил он. Когда мы шли на Тетельмюнде, вы упали с пулеметом. И вы, ни минуты не колеблясь, приняли от меня помощь. Почему же в Берлине невозможно то, что возможно было в Курляндии?

— Потому, — мрачно отозвался Пагель, — что мы тогда за общее дело боролись. А теперь каждый борется сам за себя, в одиночку — и против всех.

— Один раз — друг, навеки друг, — сказал Штудман. — Помните, Пагель?

— Да, конечно, — ответил Пагель. Он склонил голову и словно что-то обдумывал. Оба смотрели на него и ждали. Затем Пагель снова поднял голову.

— Многое можно бы вам возразить, — проговорил он медленно и точно с трудом, но очень отчетливо. — Только мне неохота. Я ужасно устал. Могу я вас где-нибудь повидать завтра утром?

С двух слов друзья поняли друг друга.

— Завтра утром мы около восьми уезжаем с Силезского вокзала на Остаде, — сказал Штудман.

— Ладно, — согласился Пагель. — Я тоже буду на вокзале… может быть…

Он смотрел перед собой, как будто все было решено. Он не задавал никаких вопросов, его, казалось, нисколько не интересовало, почему едут, куда едут, что будет потом.

Ротмистр скептически пожал плечами, недовольный этим полусогласием. Но Штудман не сдавался.

— Это уже кое-что, Пагель, — сказал он. — Но не совсем то, чего мы хотели бы. Вы что-то затеяли, Пагель, вы всего минуту назад сказали, что рады бы отделаться от денег…

— Бабы… — пробормотал ротмистр.

— Сейчас около двенадцати. До завтра, до восьми часов утра вы задумали совершить что-то, Пагель, но настолько не уверены в результате, что не решаетесь дать нам решительный ответ и не хотите, чтобы мы присутствовали при этом.

— Ясно, чертовы бабы… — пробормотал ротмистр.

— А я, — заговорил Штудман поспешно, заметив, что Пагель хочет ответить, — не согласен с ротмистром. Я не думаю, чтобы за этим крылась какая-то сомнительная история с женщиной. Не похоже это на вас.

Пагель наклонил голову, но ротмистр сердито фыркнул.

— Я был бы вам благодарен, мы были бы вам благодарны, если бы вы разрешили нам именно эти предстоящие часы провести вместе с вами…

— Да ничего особенного… — сказал Пагель. Но, побежденный заботливой настойчивостью Штудмана, добавил: — Просто мне хотелось проделать один опыт.

Бывший обер-лейтенант улыбнулся:

— Пытаете судьбу. Да, Пагель? Бывший портупей-юнкер Пагель призывает на себя суд божий? Ах, до чего вы еще молоды, даже зависть берет.

— По-моему, особенно завидовать мне не приходится! — огрызнулся Пагель.

— Нет, конечно нет, вы совершенно правы, — поспешил заверить его Штудман. — Пока человек молод, он считает свою молодость только недостатком. Лишь позднее открываешь, что молодость — это счастье. Ну, так как же, берете нас с собой?

— А вы не помешаете мне сделать то, что я хочу?

— Нет, конечно нет. Действуйте так, словно нас нет.

— И господин ротмистр тоже согласен?

Ротмистр фон Праквиц что-то проворчал, но и такого согласия было Пагелю достаточно.

— Ну что ж, не возражаю, едемте! — Он несколько оживился. — Может, вам даже будет интересно. Это… Ну, да сами увидите. Едем…

И они отправились все вместе.

^{ГЛАВА СЕДЬМАЯ}

ДУШНАЯ ЛУННАЯ НОЧЬ

Порывисто дыша, стояла Аманда Бакс в кустах. Тайный советник гнусавил сдавленным старческим голосом на самых высоких нотах:

— Что это, господин Мейер, какой у вас нынче голос? Вы верещите точно баба!

Голова Мейера-губана высунулась из окна.

— Это просто оттого, господин тайный советник, — пояснил он, — что я со сна. Во сне я всегда верещу!

— Мне-то все равно, — сказал старец. — Главное, чтобы ваша жена потом поверила, что верещали вы, а не кто другой. У меня тут письмо, господин Мейер.

— Так точно, господин тайный советник, все будет исполнено в наилучшем виде.

— А вы не спешите, молодой человек! Успеете еще, над вами не каплет. Письмо отдадите моему зятю!

— Так точно, господин тайный советник. Завтра же утром, как только он со станции приедет.

— Ну нет, это не годится. Вы отдадите при жене, а письмо-то деловое, понятно, господин Мейер?

— Так точно, господин тайный советник. Тогда я передам его…

— Да подождите же, юноша! Это ничего, что кровать скрипит! Кровать, верно, скрипит просто от скуки! А?