Волк среди волков, стр. 137
Но несмотря на это сопротивление, несмотря на протест Англии и Италии, которые объявили действия Франции противозаконными, Франция продолжала свою войну — войну мирного времени. Надо создать затруднения для Германии, заявила она, иначе Германия не будет платить. Имя этим затруднениям было: свыше ста убитых, десять смертных приговоров, с полдюжины пожизненных осуждений, аресты заложников, ограбления банков, выселение ста десяти тысяч человек с насиженных мест. Гибни, Германия, но плати!
Вот о чем люди читали в газетах, они этого не видели, но они это чувствовали. Это входило в них, становилось частью их, определяло их сон и бодрствование, мечты и питье, еду и достатки.
Отчаянное положение отчаявшегося народа, когда отчаянно действует каждый отчаявшийся.
Смутное, мутное время…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ИДУТ ПРОДУВНЫЕ ГУСАРЫ
— Какая наглость! — кричал ротмистр.
— Я так и знала, что ты расстроишься, — кротко сказала фрау фон Праквиц.
— Я этого не допущу! — крикнул ротмистр еще громче.
— Я же только о тебе забочусь, — успокаивала фрау фон Праквиц.
— Где письмо? Дай сюда письмо! Это мое письмо! — вопил ротмистр.
— Все уже давно улажено, — высказала предположение фрау фон Праквиц.
— Письмо прислано мне три недели назад, а я его еще не видал! Кто здесь хозяин? — гремел ротмистр.
— Ты! — сказала жена.
— Да, и я ему это докажу! — крикнул ротмистр, но уже слабее, так как громче кричать было некуда. Он побежал к двери. — Ишь ведь что вообразил!
— Ты позабыл письмо! — напомнила жена.
— Какое письмо? — Ротмистр остановился как громом пораженный. Он позабыл о всех письмах, кроме одного.
— Да то, из Берлина.
— Ах да! — ротмистр сунул его в карман. Он с мрачной угрозой посмотрел на жену и сказал: — Не вздумай еще ему телефонировать!
— Ну что ты! Только не волнуйся. Люди должны быть здесь с минуты на минуту…
— Мне на людей…
Как человек благовоспитанный, ротмистр, только выйдя из жениной спальни, сказал, что ему «на людей». Жена улыбнулась. Сейчас же вслед за тем она увидела, как ее супруг с непокрытой головой, жестикулируя худыми, длинными руками, вихрем помчался по дороге к конторе.
Фрау фон Праквиц подошла к телефону, покрутила ручку, спросила:
— Это вы, господин Пагель? Нельзя ли спешно попросить к телефону господина фон Штудмана? Спасибо!.. Господин фон Штудман? Муж идет на вас. Он мечет громы и молнии за то, что мы скрыли от него письмо об электричестве. Дайте ему отбушеваться вволю. Самое страшное вынесла я… Ну, разумеется; очень вам благодарна… О нет, я уже давно к этому привыкла. Итак, заранее большое спасибо.
Она положила трубку, спросила:
— Что тебе, Вайо?
— Можно мне пойти на полчасика погулять?
Фрау фон Праквиц посмотрела на часы.
— Через десять минут ты пойдешь со мной в замок. Мне надо поглядеть, как там справляются с едой для людей.
— Ах, вечно в замок, мама! Мне бы так хотелось опять пойти в лес. Нельзя в лес? А поплавать? Я уже месяц не плавала!
— Ты, Виолета, знаешь… — как можно суше, вопреки собственному сердцу.
— Ох, ты так меня мучаешь! Ты так меня мучаешь, мама! Я больше не выдержу! Незачем было раньше давать мне столько свободы, если теперь ты меня на привязи держишь! Как в тюрьме! Но я больше не выдержу! Я у себя в комнате с ума сойду! Иногда мне снится, будто все стены на меня валятся. А потом гляжу на шнур от занавесей и соображаю, выдержит ли он. А потом мне хочется выпрыгнуть в окно. Мне хочется разбить стекло, мне хочется, чтобы потекла кровь, только бы почувствовать, что я живу… Вы все кажетесь мне привидениями, и сама я себе кажусь привидением, будто мы и не живем вовсе — но я больше не хочу. Я что-нибудь выкину, мне все равно, что ни выкинуть, я ни на что не посмотрю…
— Ай, Вайо, Вайо! — вздохнула мать. — Если бы ты только сказала правду! Нам, думаешь, легко? Но пока ты лжешь, мы не можем иначе…
— Ты! Только ты это говоришь! Папа тоже сказал, что ты слишком строга! И папа верит, что я говорю правду, что это был не чужой мужчина, а лесничий Книбуш. Все верят — одна ты не веришь. Ты всеми здесь командовать хочешь, папа тоже говорит…
— Ну, собирайся, — устало сказала мать. — Я посмотрю, может быть, пойдем потом вместе на часок в лес.
— Не хочу я в лес вместе с тобой! Я не нуждаюсь в надсмотрщике… Я не хочу вести умные разговоры… Я не позволю тебе держать меня взаперти! Я ненавижу тебя! Глядеть на тебя не хочу! Ах, я не могу, не могу больше…
И вот опять, опять на нее нашло, она кричала, подавляя, заглушая криком рыдания, но в конце концов они пересилили и вырвались наружу, сломили, свалили ее — превратили в жалкое, бьющееся в судорогах существо, кричащее и стонущее.
Фрау фон Праквиц смотрела на дочь. У нее было мужественное сердце, она не плакала хотя бы уже потому, что плакали другие. Ее переполняла безграничная жалость к бедной, сбившейся с пути, беспомощной девочке. И вместе с тем она думала: «И все-таки ты лжешь! Если бы ты не оберегала какую-то тайну, ты не стала бы так упорствовать».
Она позвонила. Услышав шаги лакея, она открыла дверь и сказала:
— Не входите, Губерт. Пошлите Армгард или Лотту — барышне дурно… А потом принесите мне из аптечки гофманские капли.
Закрывая тихонько дверь, фрау фон Праквиц печально улыбнулась. Во время разговора с лакеем Редером она прислушивалась к стонам и плачу. Пока она отдавала лакею распоряжение, плач заметно утих, а когда заказывала ненавистные гофманские капли, он совсем почти замолк.
«Тебе плохо, дитя мое, — подумала фрау фон Праквиц. — Но должно быть, не так уж плохо, если ты интересуешься, что с тобой будет дальше. Ничего не поделаешь, надо стоять на своем, пока одна из нас не пойдет на уступки. Будем надеяться, что уступишь ты»!
Ротмистр бурей влетел в контору.
— Алло! — сказал фон Штудман. — Вот это называется спешить как на пожар! Люди прибыли?
— На людей мне начхать! — крикнул ротмистр, подогревший свою ярость быстрым бегом. — Где письмо? Дай сюда письмо!
— Незачем так кричать! — холодно сказал Штудман. — Я по-прежнему прекрасно слышу. Что за письмо?
— Час от часу не легче! — еще громче раскричался ротмистр. — От меня скрывают мои письма, и я же не имею права слова сказать? Я требую письмо…
— Господин Пагель, будьте так любезны, закройте, пожалуйста, окна. Совершенно необязательно, чтобы все в Нейлоэ слышали, как мы здесь…
— Пагель, не закрывайте окон! Вы служите у меня, поняли?! Я требую наконец письмо — ведь оно трех-четырех-пятинедельной давности…
— Ах, так ты, Праквиц, имеешь в виду то письмо…
— Значит, от меня скрывают и другие письма?! У тебя секреты с моей женой, Штудман!
Тут молодой легкомысленный Пагель прыснул со смеха.
Ротмистр обмер. Сперва он не понял. Молодой человек посмел расхохотаться! В конторе стало так тихо, что кажется, если бы зудел комар, его было бы слышно.
Ротмистр шагнул по направлению к Пагелю.
— Вы смеетесь? Вы смеетесь, господин Пагель, когда я из себя выхожу?
— Простите, господин ротмистр… просто очень смешно вышло… Я, господин ротмистр, не над вами… Очень уж смешно вышло… Будто у господина фон Штудмана секреты с вашей супругой.
— Так… Так! — Праквиц смерил его ледяным взглядом… — Господин Пагель, вы уволены. Можете сказать Гартигу, чтобы он отвез вас на станцию к трехчасовому поезду! — И громче: — Прошу без возражений! Ступайте из конторы! У меня здесь деловой разговор.
Побледнев, но вполне владея собой, вышел Пагель из конторы.
Фон Штудман прислонился к несгораемому шкафу; сердито наморщив лоб, смотрел он в окно. Ротмистр искоса поглядывал на него.
— Что за наглый юноша! — попробовал он закинуть удочку, но Штудман никак на это не реагировал. — Прошу отдать мне наконец письмо, — сказал ротмистр.