Энерган-22, стр. 38

Над нами было небо — изумительное, лазурное нёбо. Последний раз я видел такое небо семь лет назад, когда пролетал над Огненной Землей.

Чистое, словно только что родившееся, солнце медленно плыло за нами, и его лучи пронизывали самолет насквозь. А под нами был такой же необозримый, как небо, смог, затянувший землю серым, грязным полотнищем.

Кое-где оно было потоньше, и тогда можно было видеть, что мы летим над пустыней, вдалеке от городов и селений. Иногда проглядывали контуры кирпично-красных скал, похожих на древние пирамиды, глубокие каньоны между ними и даже тонкие извилистые ленты шоссейных дорог. Но затем стайфли вновь плотно заволакивал все вокруг — верный признак, что мы пролетаем над промышленными районами.

Неуклюжий самолет медленно продвигался вперед. Это был один из последних могикан самолетостроения восьмидесятых годов, обслуживавший дешевые авиалинии между Америго-сити и горными областями в глубине страны.

Такими самолетами пользуются в основном индейцы — жители Скалистого массива, рабочие-нефтяники, мелкие государственные служащие. К услугам апперов современные ракетопланы, обладающие в пять-шесть раз большей скоростью.

Пассажиры нашей допотопной машины, почти все в грубошерстных цветных пончо, жевали кукурузные лепешки домашней выпечки и отхлебывали из плоских фляжек воду, которую они прихватили в своих затерянных в горах селениях. Эта вода, разлитая в бутылки с яркими этикетками, продается в Америго-сити в специализированных магазинах вместе с консервированным воздухом со Снежной горы.

Кроме меня в самолете было человек семь белых, главным образом техники с нефтепромыслов в Тупаку. Я выдавал себя за коллекционера древних индейских памятников, вздумавшего ознакомиться с последними находками археологов. Темные очки, острая бородка, светлые волосы и плоский чемоданчик придавали мне вид заправского Джеймса Бонда, знаменитого шпиона-супермена, которым лет сорок назад увлекались мальчишки.

Признаться, я был в приподнятом настроении, хотя и понимал, что моя миссия может окончиться весьма печально. Но я радовался тому, что вырвался из стальных щупальцев Мак-Харриса и Командора, нахожусь далеко от “Конкисты” и того безумия, какое охватило Америго-сити. Чем ближе мы подлетали к Тупаку, тем больше высвобождался я из липкого кошмара последних дней и вновь чувствовал себя прежним Теодоро Искровым — энергичным, уверенным в себе журналистом, который, бывало, ради эффектного репортажа забирался в самые жгучие точки планеты. Мне предстояло увидеть моего знакомца с Двадцать второй улицы, alias Доминго Маяпана, и попытаться выяснить, что таится за всей этой историей с энерганом.

— Не желаете ли отведать лепешки, сеньор? Вкусная, жена испекла на дорогу…

Мой сосед справа, хилого вида индеец в цветном пончо поверх чистой рубахи и надвинутом на глаза сомбреро, протягивал мне лепешку. Я отломил кусок и подумал: уж не этот ли человек проводит меня к жрецу? А может, вон тот, что сидит в дальнем углу и не сводит с меня угольно-черных глаз? Или красотка-стюардесса, которая, проходя мимо, всякий раз дарит меня обольстительнейшей улыбкой? Я терпеливо ждал. И перебирал в уме все, что случилось со мной за последние недели и привело меня сюда, в этот раздрызганный самолет, в качестве представителя “Альбатроса”, посланца самого Мак-Харриса.

…Поначалу я не мог и вообразить, каким образом он установит связь с жрецом. А он избрал самый простой и надежный способ: выпустил меня из “Конкисты”, отослал домой без охраны, без слежки и, возможно, даже распорядился не прослушивать мой телефон. Этим он доказал, что хорошо знает человеческую природу, умеет влезть в шкуру своего противника и предугадать ход его мыслей.

Мак-Харрис не сомневался, что Доминго Маяпан имеет в “Альбатросе” сообщников, которые информируют его обо всем. Разумеется, они рассказали ему о кровавой расправе над персоналом лаборатории, а также о том, что я нахожусь в “Конкисте”. Те же люди наверняка сообщат ему и о том, что я на свободе. Более того, Мак-Харрис сделал так, чтобы о моем освобождении узнали газеты. Теперь он ждал ответных действий со стороны Двадцать второй улицы.

Первые дни после освобождения были для меня крайне неприятными. Журналисты осаждали мой дом, умудрились проникнуть даже в спальню. Однако обескураженные моим молчанием вскоре очистили территорию, и я мог спать спокойно. В целях конспирации я решил отпустить усы и бороду и теперь просиживал у телефона в ожидании нужного звонка. Как полагал Мак-Харрис, Доминго Маяпан непременно даст знать о себе. Ведь я был его единственной живой связью с “Альбатросом” и к тому же побывал в лапах Командора — следовательно, располагал важной информацией.

Расчет Мак-Харриса оправдался. На шестой день рано утром зазвонил телефон, и в трубке раздался мягкий, на этот раз мальчишески-восторженный голос жреца: — Сеньор Искров, вы? Рад, что вы целы и невредимы.

— Я тоже рад вас слышать, доктор Доминго Маяпан.

— О, вам уже известно мое имя? Похвально. Впрочем, не так уж и трудно было его узнать, верно?

— Да, доктор Маяпан, нетрудно, — не без горечи сказал я, вспомнив изуродованное лицо Бруно Зингера. — Хотя кое для кого это кончилось трагически…

— Да, да, — сочувственно отозвался он. — Мне бесконечно жаль… Я не допускал, что они посягнут на Бруно. Могли бы обойтись без этого.

Но вы не пострадали?

— Нет.

— Так я и думал… Ну, сеньор Искров, какие задачи возложил на вас сеньор Мак-Харрис на сей раз? — Маяпан негромко засмеялся. — Держу пари на коробку энергана, что он жаждет вступить в контакт со старым жрецом и сделать ему потрясающее предложение прежде, чем “Альбатрос” пойдет ко дну.

Один ноль в его пользу.

— Он и в самом деле хочет встретиться с вами, — подтвердил я.

— Хочет выяснить ваши намерения, чтобы знать, на какие ответные действия он может пойти в интересах народа.

— Какая трогательная забота о народе!

— У Мак-Харриса совершенно конкретные предложения.