Дневник проказника, стр. 28

Я вернулся домой поздно, после обеда, усталый и с болью в ногах. Наши были рады видеть опять своего скверного мальчика. Они приняли меня, как блудного сына. К чаю была холодная ветчина, печеный картофель и вафли с сиропом. Кажется, никогда еще все это не казалось мне таким вкусным. Наш дом – очень милый дом, и мне уже не кажется особенно заманчивым стоять на голове моего отца, как казалось прежде.

Глава 23. Меня лишают наследства

У нас гостит дядя Самсон, он совсем стар, слаб и ужасно смешон. Он богатый и старый холостяк и, может быть, завещает мне свои деньги, если я буду хорошо себя вести.

Язнаю, что сделать, если он оставит мне свои деньги. Я куплю себе пони у мясника! Мне хотелось, чтобы дядя поторопился умереть, потому что отец Боба говорил, что собирается купить пони. У него совсем голое пятно на голове и он так глух, что нужно кричать, как паровозный свисток, чтобы он услышал, или подойти совсем близко и кричать в его слуховую трубку. Наш учитель рассказывал нам, что у нас барабаны в ушах: но у дяди Самсона труба, потому что его барабан сломался.

Это слуховая труба

Она тонка с одного конца и толста с другого, и сегодня, когда я шел в школу, я поговорил немножко в трубу.

– Дядя, правда, что ты живучий? – сказал я.

Он казался удивленным.

– Что ты хочешь сказать, дитя мое? – спросил он.

– Бесс говорит, что ты такой же крепкий, как древесная кора, но ведь бывает же кора, которая сама лопается. Мне бы хотелось иметь доллар, я бы купил у Вилли тележку, чтобы возить домой щепки для кухарки.

Но вместо того, чтобы дать мне доллар, он помрачнел и сказал:

– Что, что? Твоя сестра говорит, что я живучий? Так, так! Подожди же, змея! Я хотел подарить ей хорошенькое шелковое платье, но теперь еще подумаю. Люди, у которых нет денег, всегда воображают, что другие, у которых деньги есть, должны сорить ими, как будто это вода!

Он продолжал ворчать и сопеть и при этом поглядывал на меня сквозь свои очки, но доллара мне так и не дал. Он был в таком дурном настроении, как кошка, которую ее гладят против шерсти; он вскочил, и все ворчал что-то про себя, так что я рад был уйти.

Взяв свой завтрак, я пошел в школу мимо вокзала, чтобы посмотреть, нет ли чего нового на железной дороге. Когда я вернулся из школы, мама схватила меня за одно плечо, Бесс за другое, и обе спросили меня, что такое я рассказал дяде, что он целый день был такой злой. Я ответил, чтобы они не беспокоились, я ничего ему не рассказывал.

– Берегись, Жоржи, ты опять что-нибудь напроказишь, – сказала мама. – Шт… не шуми, он спит на диване в комнате; поди поиграй во дворе и будь умницей!

Я послушался, как этой подобает маленьким мальчикам. Выйдя во двор, я заметил, что окно дядиной комнаты открыто. Я тихо подкрался и заглянул туда. Его очки лежали на подоконнике. Я немножко только примерил их Таузеру, желая знать, видит ли собака лучше сквозь очки; но она прыгнула с ними через забор, потому что почуяла кошку, а когда вернулась, то, ах, где же очки?

Я не решился лезть через забор искать их, потому что у матери Джонни наготове пистолет, чтобы застрелить меня, если она меня увидит. Стекла были в золотой оправе, и мне было очень жаль, что Таузер их потерял. Собаки никогда ведь не думают о том, сколько стоят вещи!

Дядя продолжал спать с открытым ртом и производил такой шум, как будто в его глотке была бутылка, из которой льется вода. Для меня было большим искушением попробовать, довольно ли длинна моя удочка, чтобы достать до дивана; право, мне нужно было попробовать; вот я и нацепил на крючок шмеля и шутки ради стал держать его над ртом дяди.

Яне надеялся поймать рыбы, право, нет, но рука моя устала держать палку, крючок нечаянно попал дяде в рот, а он как раз чихнул во сне и закрыл его. Я попробовал очень осторожно вытянуть крючок, но противная штука не поддавалась, зато поддался мой дядя; а я испугался и потянул так сильно, что он упал с дивана. Ох, как он закричал!

Я бросил палку, как молния, побежал в сарай и спрятался в сено, чтобы меня долго не могли найти.

Было уже темно, когда я, наконец, пошел в кухню. Кухарка как раз мешала на плите овсянку. Заметив меня, она так взглянула, будто хотела меня пронзить.

– Ах, ты жестокий, гадкий мальчик! – сказала она, – как это тебе пришло в голову сыграть такую плохую шутку с твоим дядей? Он может умереть, доктор с большим трудом вытащил крючок из его языка, который теперь так изранен и так болит, что старику целые недели придется питаться одной овсянкой, а он так стар и слаб, что может умереть от последствий твоей жестокости.

– Бриджит, – шепнул я ей доверчиво, – если я скажу мяснику, что мой дядя умирает, то как ты думаешь, подождет он еще несколько дней и не продаст пони?

Она сперва подняла руки кверху, потом села и стала хохотать.

– Жоржи, ты хуже людоеда! – сказала она.

Мне кажется, с ее стороны было бессердечно так смеяться, когда дядя лежит в доме больной, но у некоторых людей совсем нет чувства.

Прошло уже несколько дней с тех пор, как у моего дяди заболел язык от крючка; доктор говорит, что теперь ему лучше. Бесс говорит, что он ужасно зол на меня. Сегодня, когда он мог уже встать, он решил написать новое завещание. Он потребовал бумаги и чернил и свои очки. Я послал Бетти в сад, к Джонни, чтобы разыскать их, но оба стекла выпали, поэтому я взял стекла из очков моей сестры., которая близорука, и отлично исправил очки дяди. Я не решился войти в его комнату, потому что он все еще сердился на меня, но я так боялся за пони, что хотел послушать завещание и узнать, наследник я или нет. Проскользнув за спиной Бетти, которая несла ему овсянку, я тихонько подлез под кровать, а через минуту пришел нотариус Грей.

Дверь заперли, придвинули стол к большому креслу у кровати, поставили на него чернильницу и приготовили большой, лист бумаги; потом дядя надел очки, но через минуту тяжело вздохнул и сказал:

– Я совсем ничего не вижу! Что мне делать? Эти стекла были как раз по мне, я видел в них так ясно, как днем, а теперь все темно, точно в тумане! Удар, который нанес мне скверный мальчик, разрушил мне зрение. Я совсем ослеп.

– Может быть, стекла не совсем чисты, – сказал нотариус. – Я вытру их, мистер Самсон.

Он чистил, чистил их, но мой бедный дядя все-таки ничего не видел.

– Это жестокий удар, – сказал он. – Я не оставлю этому маленькому каналье ни гроша. Да и сестра моя, лицемерка [44], ни цента не получит. И Бесс, моя племянница, хороша: она сказала, что я живучий. Да, сэр, я решил завещать все мои деньги дому престарелых. Никто из Гаккеттов не получит ни одного моего доллара! Мне сначала очень понравился этот мальчуган, но он совершенно испорчен. Еще попадет когда-нибудь в тюрьму. Деньги только погубили бы его. Он потерял кругленькую сумму в сто тысяч фунтов из-за своих шуток со старым дядей.

Я смирно лежал, пока они болтали и писали; потом нотариус отворил дверь и позвал кого-то, чтобы подписать завещание в качестве свидетеля, и все было кончено. Под кроватью было жарко. Я устал и все, что я знаю – то, что я заснул. Когда я проснулся, было уже темно, точно в комнате находилась куча серых кошек. Я слышал, как храпел дядя, а потому тихонько вылез и пощупал под подушкой, куда, как я слышал, он положил завещание; оно было еще там, а также часы и бумажник; я все взял в свою комнату, чтобы хорошенько напугать его, противного старикашку – так клеветать на собственного маленького племянника!

Вещи я сунул между матрацами, потом зажег свечку и держал над ней завещание, пока оно не «превратилось в кусочки пепла», как я читал в одной книжке. Я обжег себе пальцы и уронил несколько кусков, но легко потушил огонь, ничего не случилось, только на моем новом летнем жилете, который мне сегодня принесли от портного, три куска оставили большую дыру.