Глубина (сборник), стр. 42

— Выполняю…

В этот раз моя внешность меняется томительно долго. Что поделаешь, неизбежная плата за оружие.

— Всё в порядке, Лёня?

Встаю, смотрю на себя в зеркало.

— Да. Спасибо, Вика.

Подхожу к холодильнику, ищу в нём лимонад. «Спрайта» уже нет, осталась только «Кока-кола». Пойдёт.

— Удачи, Лёня.

— Спасибо.

Я жадно пью самый популярный в мире напиток, задуманный — вот смех-то! — как средство от поноса. Урман считал, что у меня есть ещё пять часов. Теперь осталось четыре. Почти чувствую, как где-то вдалеке, на других континентах, скрипят мозги чиновников всех мастей, начиная осмысливать феномен Неудачника. Скоро тридцать третий уровень «Лабиринта» прикроют. Скоро за Неудачником устроят охоту. Неважно, кто он, человек или программа. Я его вытащу.

— Вызови мне такси, — говорю я, и выхожу из квартиры. Спускаюсь в чистеньком светлом лифте, открываю дверь подъезда.

Меня поджидает старый «Форд». Водитель — прилизанный юноша в белой рубашке. Копия того, что я убил два дня назад, проникая в «Аль-Кабар». Мне даже стыдно становится при виде его доброжелательной улыбки.

— Публичный дом «Всякие забавы»! — рявкаю я.

100

Наверное, Вика уговорила Мадам сделать для меня особый статус. Во всяком случае, когда я вхожу в холл, там уже сидят трое мужчин. Все вскидывают головы — у всех в глазах смущение и испуг. Друг друга они не видят, а двое даже частично пересекаются в пространстве, напоминая уродливых сиамских близнецов.

Эти двое — статные голубоглазые брюнеты, стандартные тела из набора «Виндоус-Хоум». Видимо, надеты в целях маскировки. Третий — смуглый здоровяк, выбритый наголо. Сближает их всех лишь взгляд. Словно у человека, пойманного за выдавливанием прыщей.

Видимо, я теперь на правах сотрудника борделя? Вижу сразу всех посетителей, могу проходить в служебные помещения?

— Привет! — говорю я, вяло вскидывая руку. Все трое быстро кивают. Один с деланно-небрежным видом откладывает зелёный альбом, другой отшвыривает фиолетовый.

Лишь бритый здоровяк упрямо продолжает листать чёрный альбом, с любопытством разглядывая фотографии.

Я подхожу к охраннику. Он послушно распахивает передо мной дверь, и я выхожу из холла, избавляя посетителей от душевных мук.

Провожать меня не собираются, но дорогу я помню. Коридор пуст, часть дверей открыта, часть — нет. Из одной доносятся взрывы хохота. За дверью — беседка, окружённая цветущей сакурой. В небе — нежаркое весеннее солнце, вдали — конус Фудзи. В беседке пьют чай две девушки, при виде меня они беззаботно машут руками:

— Стрелок, привет! Чаю хочешь?

— Н-нет, — бормочу я, быстро удаляясь. Ещё из одной двери высовывается абсолютно голая девчонка. Но стеснения у неё нет и в помине.

— А Вика занята! — говорит она. — Может, посидишь у меня? А то ску-у-учно!

Никакого намёка в словах девчонки нет. И мысль о сексе возбуждает её не больше, чем процесс вдоха-выдоха. Но что-то такое страшное есть в самой ситуации… в этих весёлых, дружелюбных, молодых девушках…

Я вдруг понимаю, что напоминают мне эти девочки.

Какую-то старую фантастическую книжку про весёлых молодых людей, занимающихся любимым делом, днюющих и ночующих на работе, дружелюбных, всегда готовых помочь товарищу, неспособных сказать друг о друге плохое слово…

Это как кривое зеркало. Фальшивое отражение. Зло надело одеяния добра — и, странное дело, они оказались впору!

— Спасибо, я всё-таки у неё подожду! — отчаянно улыбаясь отвечаю я. — Спасибо!

Девушка корчит жалобную гримаску и исчезает в своей комнате. А я иду дальше.

Пока не встречаюсь взглядом с черным котёнком на фотографии.

— Мяу! — тихонько шепчу я, толкая дверь. Котёнок открывает рот, тихо мяукает в ответ и вновь замирает.

Горная хижина пуста, лишь ветер из открытого окна треплет короткие занавески. Облокотившись на подоконник, долго смотрю на горы.

Нет, это невероятно. Создать целый мир, в полном одиночестве! И не ради денег и славы, не на заказ — просто для себя. Не для того, чтобы войти в этот мир.

Лишь знать, что он есть. Рядом, за окном. Искрящийся снег вершин, бескрайняя синь неба, камни на склонах, чёрный мох под соснами, парящие в небе птицы и снующие по деревьям белки. Мир тишины, чистоты и покоя. Мир, в котором не придумано слово «грязь».

Мне кажется, что Неудачнику он мог бы понравиться.

Очень надеюсь, что понравится…

— Лёня?

Вика входит неслышно и застаёт меня врасплох.

— Извини… тебя не предупредили?

Она качает головой.

— Мне захотелось с тобой посидеть. Чуть-чуть, — я невольно начинаю оправдываться. — У тебя… всё в порядке?

Вика кивает.

— Не стоит так часто нырять в глубину, — говорю я, подходя. — Ты хоть перекусила?

— Немножко. Клиентов сегодня — море.

Она не отводит взгляд. Она привыкла считать это работой.

А со мной что-то не так. В груди — холодный ком, сыпучий и колкий, как снег на морозе. Я глотаю воздух, и говорю:

— Неужели тебе необходимо так много работать… Мадам?

Вика отходит к окну. Спрашивает, не оборачиваясь:

— Как ты узнал?

— Почувствовал.

— Уходи, Леонид. Уходи навсегда, ладно?

— Нет.

— Какого дьявола ты ко мне привязался? — кричит Вика, поворачиваясь. — Зачем тебе подруга-проститутка? Проваливай! Мне это всё нравится, ясно? Трахаться по сто раз в день, менять тела, командовать девчонками и делать вид, что я одна из них! Ясно? Ясно тебе?

Я просто стою и жду, когда она выкричится. Потом подхожу и становлюсь рядом у окна.

Говорить сейчас нельзя, и касаться Вики тоже не стоит, а молчать опасно, но выхода нет, и я жду. Сам не зная, чего.

Горы вздрагивают, и пол под ногами начинает трястись. Вика вскрикивает, хватаясь за подоконник, я хватаю её за плечо и упираюсь свободной рукой в стену. Земля трясётся. Снежные шапки оплывают белым дымком, вытягивают вниз щупальца лавин. Мимо окна с грохотом проносится огромный валун.

— Мамочка… — шепчет Вика, садясь на пол. Она скорее возбуждена, чем напугана. — Пригнись, Лёня!

Я падаю рядом с ней, и вовремя — в окно бьёт хороший заряд каменной шрапнели.

— Баллов пять! — кричит Вика. — Семь!

— Восемь! — поддерживаю я. Вряд ли она видела настоящие землетрясения, иначе бы не веселилась.

Пол хижины ещё трясётся, но уже слабее, мелкой конвульсивной дрожью.

— Круто, — шепчет Вика, вытягиваясь на полу. Ловлю её взгляд, касаюсь рукой щеки. — Не сердись на меня, Лёня.

— Я не сержусь.

— Клиенты порой… заводят.

— Кепочка? — вспоминаю я.

— Он самый.

— Кто он такой?

Вика дёргает плечами.

— Не знаю. Он в разных телах ходит и ничего про себя не говорит. Только… — она усмехается, — всегда появляется в кепочке. Отсюда и прозвище.

— Он — садист?

— Да, наверное. Только особого плана.

Её губы беззвучно шепчут короткое ругательство.

— Вы что, принимаете любых клиентов? Даже таких, от которых на стенку лезете?

Вика молчит.

— Я думал, что самых больших идиотов вы отсеиваете. Если Кепочку можно заранее опознать…

— Мы — не отсеиваем никого.

— Это что, честь фирмы? «Любая причуда»?

— Можешь считать и так.

Землетрясение, вроде бы, кончилось. Поднимаюсь, выглядываю в окно. По склонам ещё сходят лавины, речушка внизу перегорожена оползнем и медленно разливается, отыскивая новое русло.

— Стихло… — шепчу я, невольно понижая голос. Будто мои слова могут вновь пробудить стихию. — Вика, зачем ты сделала землетрясение?

— При чём тут я? Этот мир живёт сам по себе. У меня больше нет возможности им управлять.

— Совсем?

Вика бросает на меня короткий взгляд, встаёт, разглядывает изменившийся пейзаж.

— Абсолютно. Мир становится настоящим, только когда обретает свободу.

— Как человек.

— Конечно.

— Ты так веришь в свободу?

— А в свободу не надо верить. Когда она есть, ты сам это чувствуешь.