Стеклянные цветы, стр. 60
Разговор длился недолго, чувствовалось, что человек на другом конце провода тоже опасается прослушки. Бруни рассказала ему про частного детектива и слежку. Он ответил, что через пару недель все «станет на место» — имя Рене при этом не назвал, но ясно было, о чем идет речь.
Гарольд был весьма тактичен и вопросов задавать не стал, но Бруни сама чувствовала, что нужно как-то объясниться, поэтому рассказала полуправду: романтическую историю о подруге, которая ушла от жестокого мужа к красавцу-любовнику. О том, что эту подругу в настоящее время разыскивает не только муж, но и полиция всей Европы, предпочла умолчать.
А между тем, несмотря на историю со слежкой, жизнь шла своим чередом.
Пришло приглашение от Иви — она затевала бал-маскарад по случаю своего дня рождения.
Позвонила Эрика из «Светской жизни» — сказала, что через две недели будет в Мюнхене, и хотела бы встретиться. Бруни обрадованно согласилась: а вдруг про нее еще что-нибудь в журнале напечатают?!
Но главное, после долгого перерыва ее захватил очередной «творческий порыв». Возможно, секс и в самом деле стимулирует творческое начало в человеке, во всяком случае, через день после их с Филиппом «воссоединения» Бруни как магнитом потянуло в мастерскую — недоконченная лоза так и стояла перед глазами.
Предстояло самое интересное: сборка.
Полдня Бруни провела в мастерской, покрыв дюжину листов разноцветными закорючками и дугами, обозначающими, какая деталь куда должна идти. Затем опробовала в деле сварочный аппарат, приделав к стволику три листочка. Наконец — позвонила Филиппу, и когда тот явился в мастерскую, величественно повела рукой:
— Вот это все нужно отнести на третий этаж, в ту комнату, где голая белая стенка. Да смотри не урони!
«Это все» включало в себя три ящика с деталями каркаса, дрель, сварочный аппарат, несколько листов асбокартона и чемодан с дюбелями, шурупами и инструментами.
Работа шла небыстро. Сначала Бруни собирала в мастерской фрагмент — кусок ствола с пятью-шестью листьями и гроздью из нескольких цветков. Потом несла наверх и, надев на каркас, приваривала его к предыдущему участку, стараясь как можно тщательнее загладить шов.
Казалось бы, не так уж сложно, но к вечеру она чувствовала себя так, будто ее прокрутили через стиральную машину. Даже не было сил смотреть телевизор — на фоне кривляющихся артистов перед глазами продолжали проплывать стволики, листья и цветы.
Конечно, никто не заставлял ее так торопиться, но уж очень хотелось закончить все до приезда Эрики, чтобы было что показать!
Прошли две недели — от Рене по-прежнему не было никаких известий.
По утрам Бруни нетерпеливо включала телевизор, просматривала газеты: ну где же, где?! Ведь стоит Рене подать на развод, и репортеры ее просто живьем сожрут: еще бы, такая сенсация!
Почему она медлит — неужели Виктор все-таки до нее добрался?!
Лишь в субботу, развернув «Зюддойче цайтунг», она наконец вздохнула с облегчением: на первой странице красовался анонс: «Рене Торрини — в Париже! Читайте сообщение нашего специального корреспондента!», и под ним фотография: Рене — нарядная, улыбающаяся; по бокам — два здоровенных мужика, явные телохранители, и чуть сбоку третий. Присмотревшись, Бруни узнала его, хотя без усиков и с другой прической он выглядел куда моложе.
Глава двенадцатая
Выставка, выставка, выставка!
С тех пор, как в субботу Амелия ворвалась в его комнату с горящими глазами и выпалила: «Филипп, они мне выставку предлагают! Слышишь, выставку, персональную, в Париже!!!», больше ни о чем думать и говорить она не могла.
Даже явившись к нему как-то ночью, она плюхнулась в постель, замурлыкала, когда он ее обнял — и вдруг отстранилась и деловито изрекла:
— Нет, нужно новую делать…
Как выяснилось, речь шла о стеклянной лозе. Ту, которую Амелия недавно закончила монтировать на третьем этаже, теперь отсоединить от стенки и перевезти было уже невозможно.
Во вторник утром позвонил Майкл Э. Трент — ему хотелось услышать мнение Филиппа: не пытается ли Мелли вытянуть из него деньги на какую-нибудь очередную глупость. Дело в том, что журнал «Светская жизнь» готов был спонсировать выставку лишь частично, изрядную сумму на организационные расходы должна была выложить и сама Амелия. Или кто-то еще. И этот «кто-то», естественно, хотел быть уверен, что деньги не будут выкинуты на ветер.
Филипп сказал, что, по его мнению, все выглядит вполне серьезно.
Пикантность ситуации заключалась в том, что с соседней подушки на него, прислушиваясь к разговору, таращилась «заинтересованная сторона», и он боялся, что она сейчас ляпнет что-нибудь не к месту или завопит: «Дай мне поговорить!»
Но градом вопросов Амелия разразилась, лишь когда он повесил трубку: «Это что — это отец был, да? Он про выставку спрашивал? Ну как, он даст деньги?!»
Сам Филипп воспринимал эту «выставочную лихорадку» как несомненное благо: в результате нее Амелия начисто покончила со всеми дискотеками и вечеринками — ей просто было не до того. Большую часть времени она проводила в мастерской либо бродила по дому, составляя список «экспонатов». Иногда заявлялась к Филиппу и спрашивала:
— А как ты считаешь, то зеркало с вьюнками на выставку взять или нет?
Ночевать к нему она приходила чуть ли не через день, нетерпеливо барабанила в дверь и врывалась, часто с каким-нибудь угощением — бутылкой вина, тарелкой с виноградом либо коробочкой конфет с ликером.
Но главным «угощением» была она сама — золотоволосая, смеющаяся, с нежной белой кожей…
Если бы кто-то спросил Филиппа, почему он, столько раз повторив: «Нет, больше этого не будет!», тем не менее снова оказался с ней в постели — он бы, наверное, ответил просто: «Надоело бороться с неизбежным».
Она его хотела и не скрывала этого, не требуя взамен никаких любовных признаний, никакой лжи — радость за радость, и ничего больше. А главное, у нее был очень сильный союзник: он сам, точнее, та часть его, которая, вопреки всему, упорно тянулась к ней, к ее словно выточенному из теплого розоватого мрамора телу. И в какой-то момент Филипп понял, что ни к чему бороться с самим собой и отказываться от того, что все равно рано или поздно случится…
Про день рождения Иви Амелия вспомнила в последний момент, за день до вечеринки.
Сделать маскарадный костюм на заказ было, естественно, уже невозможно, пришлось довольствоваться тем, что имелось в магазине. Провозившись чуть ли не час и прикинув с десяток вариантов, она решила нарядиться женщиной-кошкой из «Бэтмана», то есть в обтягивающий комбинезон с большим декольте, шапочку с острыми стоячими ушами, маску с раскосыми прорезями для глаз и перчатки до локтя — все из искусственной кожи, черное и блестящее.
Что ж, наряд ей вполне подходил. Хуже было другое — примерив выбранный костюм и удовлетворенно кивнув своему отражению в зеркале, Амелия сказала продавцу:
— Теперь вот этот покажите… и вон тот, и инопланетянина тоже. — Обернулась. — Филипп, пойди сюда! Какой тебе больше нравится?
— Что?! — переспросил Филипп, хотя уже понял, на что она нацелилась.
— Ты тоже должен выглядеть как все!
— Я тебя снаружи подожду, — он развернулся и направился к выходу.
Вскоре баронесса вышла из магазина, сунула ему в руки пакет:
— На, неси, — и пошла по улице, не оглядываясь и всем своим видом демонстрируя недовольство.
Филипп спокойно двинулся следом.
Молчаливого недовольства хватило ненадолго.
— Что тебе, трудно как человеку одеться и меня не позорить?! — разразилась гневной тирадой Амелия. — Ведь все знают, что ты со мной — а ты будешь там в обычном костюме торчать, как белая ворона!
Спустя минут пять в ход была пущена грубая лесть: «Ты в маскарадном костюме просто великолепно смотреться будешь!», а затем уговоры: «Ну что тебе стоит?!»