Буран, стр. 3

— Да почему? В такой-то холод?

— Надоело, да и Шандор дерется.

— Кто это Шандор?

— Мастер наш, венгерец, — пленный он, с германской войны еще... Три года у нас живет, замучил на корзинках. По-русски плохо говорит, ребята не понимают, а он думает, что не слушаются, — ну, и прутом... Мишка Козырь задается: думает, что больше всех, так может и обижать. Меньше всех работает, все на маленьких выезжает, а кто не слушается, бьет!

Все свои обиды выложили ребята перед черным, а тот уже не смеялся, а внимательно слушал и что-то думал.

— Ну, вот что, — сказал он, — бежать вам не стоит; еще где-нибудь замерзнете, либо с голоду свалитесь. Сейчас возвращайтесь обратно, смирнехонько поживите до лета. Летом тепло, сухо, хорошо. Иди, куда хочешь, — дороги тебе на все четыре стороны открыты. А до тех пор, как плохо вам будет, приходите сюда, вместе чего-нибудь и придумаем... А летом... может быть, и я с вами двинусь, втроем-то веселее. Катнем куда-нибудь в хорошие края! Да всем не болтайте, что я живу здесь, а то монахи — народ жадный, живо выгонят, а платить мне нечем — ни копейки нет. Идет, что-ли?

И черный весело улыбнулся.

Колька подумал, подумал, — ему уж очень не хотелось возвращаться назад в приют; но опять же летом... и втроем ловчее...

— Ладно! До лета как-нибудь проживем, — ответил Колька, — пойдем, Сенька. Спасибо, дяденька, что отогрел.

— Спасибо, — повторил Сенька, и попрощались за руку.

— Не стоит. Чего там! Прощайте.

Ребята вышли из сторожки и той же дорогой направились назад.

IV. У ТАЙДАНА

Колька с Сенькой прошли прямо в избушку к Тайдану — так безопаснее.

— Ах, вы обманщики, беглецы несчастные! — полушутя, полусерьезно выговаривал Тайдан. — Мы тут всю милицию на ноги поставили, телеграмму в город дали. Вот-вот, гляди, попечитель заявится! А Шандор за свежими прутьями ушел, тыщи полторы, наверно припрет. Я уж котел вскипятил, чтобы прут распарить: распаренными-то хлестать ловчее. Будете обманывать!

— Пугаешь, Тайданушка, — сказал Сенька: ясно видел по глазам, что Тайдан говорит шутя.

— Ну, ладно, рассказывайте, где были? — уж совсем по-веселому спросил Тайдан.

— Нигде не были, — в лес ходили. Намерзлись и назад пришли, — сказал Колька и посмотрел на Сеньку, чтобы тот не болтал лишнего.

А Сеньке страшно хотелось поделиться с Тайданом о черном человеке.

Улучив время, когда Колька залез на печку и заснул, Сенька спросил:

— Тайдан, какие это люди бродят с места на место, скрываются до поры до времени, а потом объявляются?

— Хм, какие? Жулики, вот какие... либо воры... Слямзят где-нибудь, — ну и прячутся...

— А не воры бывают?

— Не воры? — бывают и не воры. У нас был такой случай, давно это было. Становой приехал подати выколачивать с нашей деревни; ну, у вдовы Саватеихи последнюю корову уводит со двора; та в слезы, ревет на всю улицу. А у нас матрос с парохода зимовал, здоровый такой парень, — на станового! "Не имеешь, говорит, права последнюю скотину отбирать, нет такого закона!" Становой на дыбы: "С кем разговариваешь, такой растакой!" — да в ухо. А матрос, где же стерпеть? — станового! Тот за саблю, матрос саблю вырвал, станового за шиворот да и спустил с обрыва, тот и летел сажен десяток по снегу. Урядник да сотский обалдели, стоят столбами. А матрос за избы и ушел. На другой день нагнали солдат, урядников, окружили матросову хату. А он, его счастье, в лес ушел, прут на корчажки резать; ну, видим, что парень ни за что пропадет, за правду стоял. Надо предупредить. Я и вызвался — на лыжи да за реку; хлеба краюху с собой захватил на случай. А он из лесу с прутом — как ни в чем не бывало. "Ну, говорю, Петруха, беда тебе", и рассказал ему все. Отдал лыжи, хлеб, кисет свой с табаком, беги, говорю, на Кундюковский покос, там тебя никакая собака не найдет, а, я, говорю, к тебе потом понаведаюсь. Так и скрывали его да самого водополья, а там он — на свой пароход — и ищи ветра в поле.

— Он так всю зиму в землянке и жил? — спросил Сенька.

— Какое всю зиму, на его след напали — туда, а он, по счастью, на другое место ушел, так всю зиму и бродяжил.

— А тебе ничего не было?

— Как не было! Какой-то прохвост меня выдал, в волость таскали, сколько в городе в остроге сидел. "Ни сном, говорю, ни духом не знаю, куда делся". Ну, подержали, подержали, видят, что от меня ничего не добьешься, — выпустили.

— А ты его после видел?

— Как же, в то же лето на пароходе... Славнецкий парень!

"Сказать или не сказать Тайдану про черного? — думал Сенька. — Он никому не скажет, ведь не сказал же про матроса".

Только Сенька хотел начать свой рассказ про черного, как Степанида крикнула в дверь:

— Тайдан, выдь скорее: Петр Васильевич приехал!

Действительно, через минуту заиндевелый, в богатой шубе, ввалился в избушку попечитель приюта, купец Петр Васильевич.

— Старина, здорово! Все чинишь, подколачиваешь? — шутил попечитель.

— Да приходится: не мала семейка; по сапогу, так сорог сапогов, а по паре — вон куда хватит! — шутил в ответ Тайдан.

— Привяжи Савраску-то, да сенца кинь... Сама-то дома?

— Была дома, да, наверно, и сейчас дома, куда бы ей деться, — сказал, одеваясь, Тайдан. — Сенька, сбегай-ка к заведующей, скажи!

— Нет, зачем бежать, я сам пойду; вот только сверточки в санях; отнеси их к Катерине Астафьевне, — сказал Петр Васильевич, отряхивая снег с бобрового воротника.

Сенька, сломя голову, бросился во двор, к саням. "Не иначе — конфеты", — соображал он выбирая из саней свертки, — "что ему! своя фабрика, ничего не стоит".

— Попечитель! Петр Васильевич! — крикнул Сенька в мастерскую, мчась со свертками наверх.

Как тараканы, высыпали ребята на крыльцо, шумели, кричали, радовались. Еще бы: новый человек приехал!

Кольке с Сенькой приезд попечителя был особенно на руку: они совсем будут забыты, не придется объясняться ни с заведующей, ни с мастером.

Девочки спешно прибирали в комнатах, мальчики в мастерской стопками ставили наготовленные корзины: начальство, наверное, осматривать пойдет.

V. ГОСТИ

Петр Васильевич выразил желание познакомиться с офицерами кавалерийского отряда, стоявшего в Красном Яру, и от них узнать вернее новости о неприятеле — о ненавистных большевиках: в городе было настроение тревожное, много говорили об успехах красных — будто, не сегодня-завтра они нагрянут и захватят город. А может быть, они и не так уж близко, можно успеть куда-нибудь уехать в более безопасное место...

И вот Катерина Астафьевна пригласила офицеров на "чашку чаю". В комнате ее стол был накрыт по-праздничному: белоснежная скатерть, белые тарелки, серебряные ложки. На кухне спешно жарили, рубили, кипятили...

Вкусный запах жареного мяса, кипящего кофе наполнил кухню, проник в столовую; там ребята с неохотой доедали за ужином послеобеденные остатки прогорклой ухи, и кухонные ароматы раздражали их.

Шутник Гришка кричал дежурным девочкам:

— Зойка, — скоро ли котлеты подашь?

— Дашка, что кофей не разливаешь?

— Как же! Рылом не вышли. — "Котлеты", хороши и без котлет! — на ходу отвечали дежурные.

— Думаешь, не умею котлеты есть? Давай на пробу, увидишь!

— Не едал, что ли? Отец был жив, все свое было: корова, куры, поросята. Еще получше ели... "Рылом не вышли"... Ах ты, подлизуля! — погрозил кулаком Гришка.

Мальчишки выскакивали из-за стола, заглядывали в кухню, дразнили дежурных.

— Ай, ай, кто это? Вот варначье! — кричала Степанида в кухне, — стащили! Со сковороды стащили котлеты... Вот ненасытные утробы!.. Ну, что я теперь буду делать-то?

Явилась Катерина Астафьевна.