Кусатель ворон, стр. 42

– А я про «Мцыри» в детстве учил, – похвастался Пятахин. – А Жохова…

– Вот и пришли уже, – сказал Капанидзе. – Ваш барак.

Прозвучало оптимистично.

Хотя барак оказался отнюдь не бараком, а вполне себе нормальным большим одноэтажным домом, бревенчатым, старым, но неплохо сохранившимся, со стеклами, с мостками, с веселыми кирпичными трубами, торчащими над крышей. То есть жить решительно можно. Капанидзе достал из-под крыши ключ и впустил нас внутрь.

Здесь пахло пылью и недавним жильем, на подоконнике стояли консервные банки с килькой в томатном соусе, к стеклу липли мухоловные ленты. Железные койки были хаотично разбросаны по помещению, с потолка свисала прогоревшая сковородка на веревке, видимо, рында, к стенам зачем-то были прибиты выцветшие черепа, то ли лоси, то ли коровы, весело, одним словом.

Кружки. Железные, алюминиевые, целая гирлянда на спинке стула. Стены украшены изречениями, пиктограммами и миниатюрами. Старый и явно нерабочий черно-белый телевизор. Кирзовые сапоги, стопка журналов «Вопросы археологии».

– Археологи, – пояснил Капанидзе. – Курган неподалеку раскапывали. Целый месяц тут прожили, во мне что подарили.

Капанидзе сунул палец за воротник и вытащил шнурок с несколькими мутными стеклянными бусинами, с виду так полная дрянь.

– Какая-то ценная древняя керамика, – сказал Капанидзе. – Каждая стоит как машина. А?

– Чушь, – фыркнула Жохова. – Китайская пластмасса. А тут вообще помойка.

Жохова брезгливо оглядела помещение.

– Устраиваемся! – призвал Жмуркин.

– Как? – растерянно спросила Снежана. – Мы будем ночевать здесь? В этом свинарнике?

– Тебе должно понравиться, – хмыкнула Жохова.

Рокотова и Герасимов сели на койки и стали разглядывать помещение без особого интереса. Остальные тоже. А Лаурыч так даже с удовольствием, сидел, читал что-то, написанное на стене гелевой ручкой.

– Девочки идут туда, – указал Жмуркин на вторую комнату. – Мальчики остаются. Возможно, нам придется здесь прожить пару дней…

– Что?! – почти взвизгнула Снежана. – Два дня?!

– Вряд ли больше… – ответил Жмуркин. – Ну, может, три.

– За три дня Жохова нас точно сожрет, – напомнил Пятахин.

Возник небольшой скандал. Собственно, не скандал даже, Снежана, Жохова и Листвянко окружили Жмуркина и принялись собачиться, я выбрал койку у окна и стал устраиваться. Дитер с Боленом изучали стены избы, Болен просто знакомился с фольклором, а Дитер, само собой, списывал. И срисовывал.

Александра подошла ко мне и спросила:

– Это настоящий барак? Как у Солженицына?

– Ага, – сказал я. – Точно такой же. Их по всей России одинаково строили.

– А это… – Александра указала на койки. – Это…

Она принялась вспоминать слово.

– Нары, – подсказал подвернувшийся Пятахин. – Шконки.

– Да, нары! Это нары?

– Конечно, нары. Располагайтесь. Будет потом что вспомнить.

– Это да… – Александра направилась в девичью палату.

Дитер и Болен стали выбирать койки, с осторожностью, точно мины обезвреживали. А я выбрал ту, что у окна, чтобы лежать и ночью смотреть на звезды.

– Матрацев у нас, правда, нет, – сказал Капанидзе.

– В спальниках поспим, – ответил Жмуркин. – Всего-то пару дней…

– Ну и хорошо. Располагайтесь, отдыхайте, я потом загляну.

Капанидзе брякнул кружками и направился к выходу.

– Эй… – позвал Жмуркин. – А у тебя…

– Велик, что ли? – переспросил Капанидзе. – Есть. Он там, за углом стоит. Если нужно, берите.

Капанидзе еще раз брякнул кружками и удалился, зевая и потягиваясь, сутулой спиной показывая, что ему очень хочется спать.

– Странный тип, – тоже зевнул Листвянко. – Похож на…

– Вот повесит замок на дверь – и подпалит, – потерла глаза Жохова.

– Да обычный псих, – Пятахин с размаху ухнул в койку, пружины сжались и невысоко подкинули Пятахина в воздух.

– У него уши вросшие, – заметил Гаджиев и потянулся. – Как у убыра…

А я вдруг почувствовал, что тоже хочу спать. Просто зверски. Лег в пружины и сразу начал проваливаться, и то, что происходило вокруг, слышал только через сон.

– Надо кого-то послать к автобусу, – предложил Жмуркин. – На велосипеде. Сообщить, что мы дошли, узнать, как дела. Потом надо с кураторами связаться – сказать, что мы живы…

– Я могу съездить, – вызвался Лаурыч.

– По мамке соскучился, – лениво отметил Пятахин. – Мама, мама, наши сети притащили мертвеца.

– Да нет, я просто люблю на велосипеде кататься…

– Да не, все понятно, после того, как тебя столько лет моют в тазу…

– Мама меня не моет, – спокойно возразил Лаурыч. – Это вранье всё, я не знаю, кто это придумал …

– Сам поеду, – сказал Жмуркин. – Старшим оставляю Бенгарта. Бенгарт, слышишь?

– Слышу, – ответил я.

– Если что… Далеко без меня не уходить.

– Ага, – сказал я.

– А у Жоховой тоже уши вросшие, – сказал кто-то, кто именно – я не расслышал.

И уснул окончательно, по-мертвому, глубоко и почему-то спокойно.

Проснулся уже в темноте. За окном шуршали кузнечики, звезды висели над лесом, мутное стекло отсекало мерцание, и звезды походили на серебряные полушки, рассыпанные по небу, или на старые елочные игрушки. Мне не хотелось подниматься и впрягаться в жизнь, но меня уже раскусили.

– Проснулся, начальничек, – сказал Листвянко.

– Тоже мне, фюрер, – усмехнулся Пятахин.

Ничего себе. Пятахин хамеет, все ему мало.

Замолчали. Странный звук, давно такого не слышал. То есть я, кажется, никогда такого не слышал.

Я сел и огляделся. Избу заливал лунный свет. Все, и мальчики и девочки, собрались в нашей комнате, сидели по койкам, такие черные фигуры с лунными лицами. И слушали.

– Это все-таки что? – настороженно спросила Снежана.

– Песню поют, кажется, – отметила Рокотова.

Точно, кажется, песня. На три голоса. Задорно так, весело.

– Они что, ненормальные? – спросил Листвянко.

– Если песню поют, обязательно ненормальные, что ли? – обидилась Снежана. – У меня дедушка тоже часто поет.

Они стали выяснять, есть ли зависимость между пением песен и умственной недостаточностью, как обычно, приводя в качестве аргументов дедушек, прадедушек, хоровые капеллы, финских рокеров и прочее бессаме мучо. И я сразу от них устал, мне не хотелось слушать их, и я вышел на крыльцо, вздохнуть настоящим воздухом, расправить легкие. Вздохнул…

Пирогами. Сильно так пахло пирогами или пряниками. Я поглядел направо.

На веранде соседнего дома под крышей горела керосиновая лампа с мятой банкой, чуть сбоку дымил самовар, а рядом с ним скучала очередная мохнатая и большая кошка. За столом сидели три старушки, они играли в карты и пели звонкими голосами:

Получалось у них интересно – и грустно, и задорно одновременно, слушать было приятно. Я вообще не любитель всякой самодеятельности, но в данном случае мне понравилось. Наверное, потому, что старушки пели с удовольствием.

Бабушки пели, на самодельных качелях сидел Капанидзе с гармошкой. Он медленно раскачивался, качели взвизгивали, и в ритм этих взвизгиваний Капанидзе растягивал гармошку, и всё вместе умудрялось вплетаться в пение, и получалась маленькая вечерняя музыка.

А по двору задумчиво бродила белая коза. А в лужу у крыльца печально падали звезды.

Или показалось?

Глава 16

Фисташковые волки

– Витя! Витя, просыпайся! Там этот пришел… Вчерашний.

Что это? Стихи стал сочинять, как Пятахин какой… Мир – куда ты катишься, дай ответ, не дает ответа, ровное жужжание, пахнет медициной, это Гаджиев. Апрельский пал. Захотелось крикнуть от…