Смерть героя, стр. 111
9
Три следующие ночи прошли как будто спокойнее. Газа было не так уж много, но немецкая тяжелая артиллерия била непрерывно. На третью ночь умолкла и она, Уинтерборн улегся еще засветло и уснул крепким сном.
Внезапно он проснулся и сел. Кой черт, что случилось? Его оглушил чудовищный грохот и рев, словно разом началось извержение трех вулканов и сорвались с цепи десять бурь. Земля содрогалась, как будто по ней мчались галопом бешеные табуны, стены погреба ходили ходуном. Уинтерборн схватил каску, бросился к выходу мимо вестовых, которые с криком повскакали на ноги, отдернул было противогазовый занавес — и отпрянул. Была еще ночь, но небо сверкало сотнями ослепительных огней. Палили две тысячи британских орудий, грохот и пламя заполнили небо и землю. На полмили к северу и насколько хватал глаз к югу орудийные вспышки по всему фронту слились в одну слепящую цепь. Словно руки исполина, все в перстнях, сверкающих прожекторами, дрожат во тьме, словно бесчисленные гигантские алмазы искрятся и блещут яркими лучами. Блеск, и грохот, и ни мгновенья передышки. Лишь двенадцати или четырнадцатидюймовое морское орудие, стоявшее совсем близко за поселком, ухало гулко и мерно, словно отбивая такт в этом аду.
Уинтерборн, спотыкаясь, побежал вперед, где развалины не заслоняли происходящего. Скорчившись за остатками какого-то разрушенного дома, он поглядел в сторону немецких окопов. Там длинной, неровной стеной поднялся дым, раздираемый бесчисленными багровыми молниями разрывов. А в глубине все ярче и ярче сверкали орудийные вспышки: батарея за батареей открывала огонь, и казалось — грохот и пламя уже достигли предела, но они все нарастали, все усиливались. Уинтерборн не услышал — отдельных звуков нельзя было различить, — но увидел, как первый немецкий снаряд разорвался, немного не долетев до их поселка. В первых слабых лучах рассвета смутно темнели тучи дыма над немецкими окопами. То была артиллерийская подготовка наступления, которого ждали так долго. Уинтерборн ощутил дрожь в сердце, та же дрожь сотрясала землю, и воздух дрожал.
Этого не передать словами — ужасающее зрелище, чудовищная симфония. Художник-дьявол, что поставил этот спектакль, был настоящий мастер, рядом с ним все творцы величественного и страшного — сущие младенцы. Рев пушек покрывал все остальные звуки, то была потрясающая размеренная гармония, сверхъестественный джаз-банд гигантских барабанов, полет Валькирий 294 в исполнении трех тысяч орудий. Настойчивый треск пулеметов вторил теме ужаса. Было слишком темно, чтобы разглядеть идущие в атаку войска, но Уинтерборн с тоской подумал, что каждая нота этой чудовищной симфонии означает чью-то смерть или увечье. Ему представилось, как неровные шеренги английских солдат, спотыкаясь, бегут сквозь дым и пламя и ревущий, оглушительный хаос и валятся под немецким заградительным огнем под пулеметными очередями, которыми немцы их косят с резервной линии. Представились ему и немецкие окопы, уже сметенные свирепым ураганом взрывов и летящего металла. Там, где бушует эта буря, не уцелеет ничто живое — разве только чудом. За первые полчаса артиллерийского шквала, конечно, уже сотни и сотни людей безжалостно убиты, раздавлены, разорваны в клочья, ослеплены, смяты, изувечены. Ураганный огонь перекинулся с передовой линии на резервную — и чудовищный оркестр, казалось, загремел еще яростней. Сраженье началось. Скоро надо будет добивать людей — швырять ручные гранаты и взрывчатку в блиндажи, где прячутся уцелевшие.
Немецкая тяжелая артиллерия била по М., перепахивала ходы сообщения и перекрестки дорог, обрушила ливень металла на жалкие остатки поселка саперов. Уинтерборн видел, как зашаталась и грянулась оземь труба полуразрушенной фабрики. Два снаряда разорвались один справа от него, другой слева, со всех сторон летели комья земли, камни, осколки кирпича. Он повернулся и побежал к своему погребу, спотыкаясь и проваливаясь в мелкие воронки. У него на глазах в одинокий дом, стоявший поодаль, попали сразу два тяжелых снаряда, и он разлетелся в пыль.
На бегу он стиснул руки, глаза его были полны слез.