Гонец из Пизы, стр. 73
– Командир крейсера Аврора капитан первого ранга Ольховский!
Помимо всякого сознательного усилия ноги его сдвинулись, плечи расправились, подбородок задрался. За спиной стукнули каблуки матросов.
Маршал посопел, раздувая ноздри.
– Я – тебя – не – спрашиваю – кто – ты – такой!! Я – тебя – спрашиваю – откуда – ты – взялся!!
– Из Петербурга!
– Где – ты – был – до сих пор?!
Воздуха в легких для ответа не было, и его пришлось поспешно набирать.
– В походе. Переход. В сложных навигационных условиях. Узкости… товарищ маршал. – Ощущая неудовлетворительность своего доклада и не зная, что еще добавить или сделать, Ольховский взял под козырек.
– Я – тебя – не спрашиваю, где – ты – шлялся! Я – спрашиваю, кто – приказал – оставить – Петербург?!
Вот и вделся, бессмысленно залихорадило Ольховского. Вот и вделся. Вот и вделся. Вот и вделся. Как просто. А на что я надеялся. А на что я надеялся.
– Н-ну?!
Единственно правильным ответом, хотя и не соответствующим действительности, было: Командующий Балтийским флотом. И Ольховский сказал это, не в силах противиться приказу, чтобы сказать хоть что-то, но вместо этого услышал свой голос:
– Согласно общего плана, товарищ маршал!
Глыба молчания обвалилась на него и сокрушила остаток мозгов вместе с включившимся было автопилотом.
– План – здесь – один. Мой.
– Так точно, товарищ маршал!
– Расстрелять.
И, утеряв к нему всякий интерес, маршал отвернулся, взял новый кий из прислоненного к стойке ряда и потянулся над железной дорогой, где как ни в чем не бывало открывались и закрывались светофоры и постукивали на миниатюрных стрелках колесики.
Однозначно уведомленный о своей участи, Ольховский перевел дух с отстраненным равнодушием и даже облегчением, рожденным из принципа лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас.
Поковырявшись с застрявшим бронепоездом и сломав кий о спину генерал-манекена, маршал обернулся и, как бы увидев его впервые, повесил в воздухе раздельный рык:
– Ты – чего – стоишь?!
Его лопатообразный подбородок полез вперед, тень легла в ямку, граненую, как от острия большого гвоздя. Редкие, коротко подстриженные седоватые волосы были приглажены по каменному черепу.
– Жду конвоя, товарищ маршал.
– Обойдешься без конвоя. Приказ – получил?!
– Никак нет, товарищ маршал.
– П-о-ч-е-м-у?!
– Виноват! товарищ маршал!…
Маршал только сейчас, похоже, обратил внимание на двух матросов у двери и задержал взгляд, словно взвешивая, не приказать ли им пристрелить виновного офицера прямо здесь на ковре.
– Приказ получишь внизу. Цели указаны там. Наметишь ориентиры. Сосчитаешь прицелы. Срок тебе сообщат. Снаряды получил?
– Так точно, товарищ маршал!
– Сколько?
– Семьдесят два в наличии, товарищ маршал!
– Мудак.
– Есть!
– Получишь еще.
– Есть!
Маршал перестал его видеть и склонился над столом. Ольховский отчеканил оборот налево кругом и рубанул строевым. Матросы без команды в ногу взяли на месте шагом марш и вышли в затылок. Так и спустились.
Автоматчик пропустил их через холодную ухмылку.
Сдавая часовому пропуска, Ольховский вопросительно произнес:
– Приказ.
Солдат нажал кнопку на стойке. В стене вестибюля сбоку стойки открылось маленькое квадратное окошко с прилавком, как у старомодной кассы. Моряки подошли. Руки в зеленых обшлагах с узкими красными кантами выложили на прилавок открытую конторскую книгу. Карандаш поставил галочку на странице. Ольховский расписался поданной в окошко перьевой ручкой.
– Точное время проставьте, – тихо приказал невидимый обладатель рук.
Книга исчезла, и на ее место лег красный пакет с черным грифом в правом верхнем углу: Секретно. На обороте он был опечатан красной сургучной печатью с пятиконечной звездой и перекрещенными винтовкой и шашкой.
Перед тем, как выйти наружу, Ольховский, поколебавшись, подошел к часовому, или дневальному, кто он там был, и спросил вполголоса – как бы сам отлично зная ответ и не сомневаясь в нем, но уж для полного и бесспорного подтверждения:
– Солдат, кто, значит, сейчас в двести первом хозяин?
Солдат пожал плечом и, глядя мимо, ответил так же негромко и с сочувствием, как сочувствуют слабоумным:
– Хозяин.
И, снисходя к позе Ольховского, продолжающей выражать вопросительность, еще приглушеннее уточнил:
– Жуков. Кто же.
Быстро дошли до угла Тверской, где уже начиналось утреннее движение, и только там, остановившись, дружно и жадно закурили.
– Еб твою мать, – сказал Ольховский.
Шурка снял бескозырку и стал обмахивать лицо.
У Бохана вдруг ручьем полило из носу, и он со шморгом вытер его рукавом.
– Слушай, где тут винный круглосуточный? – спросили у раннего торопливого прохожего.
– Винный? Это две остановки в ту сторону. А вон за тем углом, там бар есть круглосуточный.
– Так. За мной. Пошли врежем.
– 11 —
В Добром утре Ольховский не появился, до телевидения дозвониться не удалось, и на крейсере имело место некоторое беспокойство. Утреннюю приборку провели с тщанием, завтракали без аппетита; построились к подъему флага.
Командовал старпом. Горн пропел с печальной угрозой и выжиданием.
Город выглядел до разочарования и скуки обыденно. Разве что глаз москвича отметил бы некоторую разреженность городского движения. Возможно благодаря этой разреженности, привлекали внимание дорогие репликары – как в идеальном состоянии, так и помойки на колесах. Если отделанный лаковым деревом руссо-балт, выстелившийся через мост, как борзая, был явной причудой магната, то громоздкий паккард – судя по тяжелой плавности хода и осадке рессор, бронированный, – мог принадлежать только главе серьезной группировки; обладатель же хлопающей полуоторванными крыльями эмки наверняка был недавним членом автоклуба.
Ситуация выходила глупая. Получалось, что удар ушел, как вода в песок. Неясность ближайших перспектив нарушала душевное равновесие. Отсутствие реакции несколько поражало. А где нет сопротивления – там куда гнуть и чего ждать?
Смотрели телевизор – чего еще пока делать.
И немедленно же, в репортаже с утреннего заседания Госдумы, обнаружилось, что реакция есть. Включили не с начала, и зачин напористых фраз Жириновского, к сожалению, пропал.
– … и правильно, что открыли огонь по этому осиному гнезду! – кричал любимый актер электората своим шершавым баритоном, агрессивным, как гвоздодер. – Давно пора было! Раньше надо было Аврору вызвать, чтоб навести наконец в Москве порядок!
Торчащие из своих деревянных озвученных гнезд в амфитеатре депутаты издавали неразличимый ропот в тональности бунта. Бревноподобные складки на затылке лысого бровастого коммуниста наливались кумачом знамени.
Спикер безуспешно пытался придать своему голосу стук молотка:
– Владимир Вольфович! Я требую вашего воздержания от подобных заявлений!
– Воздержания вы требуйте от своей жены, когда летаете полгода по всему миру за казенный счет! Да, я говорю: правильно! разнести этот город в хлам! Чего здесь хорошего? Дети погибнут? – нация оздоровится! Дебилы нам не нужны! А столицу перенести в Петербург!
– Отключите микрофон! Вы слышите? – отключите микрофон!
– Всей команде – Героев России! И собирайте чемоданы – когда здесь начнут рваться снаряды – ваше воровство кончится!
– Я объявляю перерыв заседания! Уберите журналистов из зала! Я сказал – уберите телевидение!
После чего на экране возникла дикторша и с явным сожалением сообщила:
– На этом репортаж был прерван. Продолжение этих событий вы увидите в нашем следующем выпуске.
Кают– компания загалдела, засмеялась облегченно, зааплодировала. Сладко потягивались: процесс пошел.
Через полчаса врубились новости НТВ:
– Находящийся на плановом профилактическом обследовании в центральной клинической больнице президент Борис Ельцин подписал сегодня утром новый указ.