Гонец из Пизы, стр. 45

В стороне стоял директор нефтебазы, заложив руки за спину. Товар тек мимо рук. Заплачены капитану были смешные гроши, но наличными. Теперь оставалось только выколачивать из получателей безнал: фиг много возьмешь с пустых счетов. Стихийный процесс можно было пресечь только ОМОНом. ОМОНа у директора не было. Оставалось искать решение. Бухгалтерия забегала вдоль колонны, суя на подпись накладные с баснословными цифрами. Когда-то директор служил в артиллерии, и более всего помнил сейчас доклад: Откат нормальный!.

И тогда сучий потрох Груня, этот революционный матрос, успевший на берегу дернуть дури, понял, что настал его звездный час внести вклад в дело мировой справедливости. Он без стука вошел в капитанскую каюту, где невозмутимый волгарь потел над листом бумаги, тщась составить для начальства и истории внятное описание происшедшего, и хозяйственно обнажил маузер.

– Чего еще? – недовольно поднял голову капитан. Видно было, что стволом его так же трудно вывести из равновесия, как и столкновением с крейсером Аврора на судоходном фарватере Белого озера. К концу XX века в России перестали удивляться чему бы то ни было, события последних лет выбрали весь лимит удивления у электората.

– Приказ революционного военного совета крейсера Аврора, – возвестил Груня театрально, стараясь попасть плывущим голосом в баритональный регистр диктора центрального телевидения, читающего указ президента о роспуске и расстреле Думы с конфискацией имущества. – Топливо сдать народу.

– Гуляй, – сказал капитан.

Груня повертел перед глазами маузер, спустил предохранитель, передернул затвор и выстрелил в стол.

– Ебнулся? – спросил капитан.

– Вы не правы, – ответил Груня и выстрелил в переборку над его головой.

Капитан пожал плечами.

– Откачивайте, – сказал он.

– В то время, как народ… страждет! наймиты капитала способствуют… грабить недра.

– Не звони.

– Звони старпому – приказывай! (Порылся в памяти и не нашел ничего лучше фразы из детской книжки): Палец-то у меня так и пляшет на спусковом крючке!

– Пить меньше надо, вот и не будет плясать, – посоветовал капитан, косясь на маузер, и взял трубку.

Груня с удивительной отчетливостью, как если бы стал телекамерой, дающей вид вниз с мачты Волго-Дона, и мачта эта плавно поднялась до высоты в километр, увидел картину, наполняющую его сердце благодатью: как оживают замершие трактора и начинают пахать пустынные нивы, как радостные огни зажигаются в крестьянских домах, переполненные зерном грузовики везут урожай туда… туда, где за него дают много денег и хороших вещей, а в теплой и светлой больнице улыбающиеся пациенты облегченно ложатся на столы ярко освещенных операционных и, исцеленные, в чистом и теплом туалете пошучивают и курят… курят, понимаешь…

– Рот закрой, – сказал капитан. – Чего ты лыбишься, анархист? Давай своего долбаного лейтенанта, пусть поможет… и подписывает.

Беспятых вник в ситуацию, охнул, крякнул, дал Груне по шее и принял его сторону. Прикинул последствия, махнул, заржал. Вмиг настрочил акт, по которому они раздолбали танкер в хлам, спасло лишь мужество и высокий профессионализм капитана; не жалко.

– Подумаешь, – веселился он. – Ну, будет у Черномырдина на полмиллиарда меньше. Ты что, свое отдаешь?

– А мне по фигу, – сказал капитан. – Что думаешь, жалко, что ли? Меньше бабок Газпром украдет. Только распишись, что ты заставил. И вот здесь…

– 16 —

Детерминизм в природе все-таки существует, потому что спустить флаг по-человечески тоже не удалось. Уже прошли озерный перешеек, миновали по левому борту белеющий на холме и отблескивающий свежими куполами Кирилл-Белозерский монастырь и крыши Кириллова, уже недалеко сужался вход в речное русло, когда от берега, на фоне которого белели два прогулочных теплохода, отделился белый же катер, приподнялся на своих подводных крыльях и, разведя морщинистые усы по серенькой глади до горизонта, помчался к Авроре.

– Вольно! – раздраженно бросил Ольховский двойной шеренге на полубаке и задрал голову: – Ну что еще? Сигнальщик!

– Катер по левому борту, скорость…

– Отставить! Сам вижу! Кто там, что за катер?

Вымпелок на посудине с трудом удалось идентифицировать как речную милицию. Когда катер подлетел к борту и осел, сбросив скорость, фигуры в камуфляже и черных масках были сочтены ОМОНом: с автоматами, на виду у теплоходов, ну все-таки крутовато для бандитов будет. Однако со спуском флага решили повременить, чтоб не оказаться неправильно понятыми: сыграли боевую тревогу, разместив за щитами орудий левого борта свою футбольную команду из одиннадцати маузеристов.

С носовой банки катера поднялся рядом с рулевым-мотористом плотный человек и стянул черную шерстяную маску (интересно, зачем им нужны были маски посреди озера? от ветра или для полноты формы?):

– Старший лейтенант ОМОНа Семыкин! Могу я говорить с командиром?

– Капитан первого ранга Ольховский. Какое дело, старлей?

– Разрешите к вам подняться?

– Только вам одному. Боцман – штормтрап!

Омоновец взобрался и был препровожден на мостик, где вежливо отдал честь и даже извинился за беспокойство.

– У вас все в порядке, товарищ капитан первого ранга?

– В полном. А у вас что случилось?

– Куда следуете?

– Чем вызван вопрос?

– Ну, все-таки, знаете, не каждый день у нас тут Аврора ходит. Естественный интерес.

– Я подчиняюсь командованию Балтийского флота. Отчитываюсь перед соответствующими инстанциями ВМФ. Если это простое любопытство – могу сказать по-человечески: временно перебазируемся в Москву.

– На Ноябрьские, что ли?

– Правильно.

– Понятно, – улыбнулся старлей. – Мы вообще-то так и подумали. На 850-летие тоже в Москву ходили?

– Приказа не было, – сухо сказал Ольховский. – У вас все?

– Да нет. Тут вот какое дело. Вроде сигнал поступил. Что там ваши ребята Октябрьскую нефтебазу потрясли. Поручено разобраться. Не просветите?

– Просвещу. Не в чем разбираться. Слегка столкнулись с речным танкером по его вине, и застопорились, чтобы составить акт для речного арбитража. Танки дали течь, начали загрязнять нефтепродуктами акваторию. Это вам все капитан танкера мог сказать, Волго-Дон 66. Он подошел к базе откачать топливо. Там с утра еще не прочухались, и слили вытекающий соляр прямо в автоцистерны потребителям. Эта подробность нас вообще не касается. Вопросы?

– Ясно. Просто там шум пошел: мол, стрельба была, оружием угрожали. Потом еще – топливо принадлежит акционерной фирме, а его как бы силой забрали, ну, типа грабежа.

– Ничего подобного не знаю. Это не к нам. Мы ни во что не вмешиваемся, совершаем переход, нам осложнения не нужны, – кинул Ольховский с высоты своей должности, звания и миссии. И с этой высоты снизошел гостеприимно: – Прошу ко мне.

Гостеприимство по пунктам включало: салон, кресло, коньяк и Мальборо. К ним были приложены: музейные буклеты с автографом командира – два, улыбки – две, стодолларовая бумажка – одна.

Омоновец выпил, закурил, взял подарки, поблагодарил – исполнился благожелательности:

– Позвольте дать вам совет. Вообще вы правы, но будьте осторожней. Народ всякий, сами понимаете.

– Не понимаю. Народ наш.

– Хм. Наш, конечно. А чего у вас, я заметил, ребята на палубе с маузерами?

– Штатная комплектация военно-морского филиала Музея революции. Не с калашниковыми же матросам на Авроре служить. – Прозвучало вполне правдоподобно. – А чего вы в масках дуете через озеро – от кого у себя дома прячетесь?

– Логично, – вздохнул омоновец. – В каждой работе своя специфика. – Он вытащил из-под комбинезона блестящий, как личный знак, нагрудный крест на стальной цепочке и произвел им движение, став похож на средней упитанности священника: – Благослови вас Господь, командир.

– Веруете?

– Пока, конечно, нетверд. Но к пенсии, так чувствую, уверую. А может, и ранее.

– И что тогда?