Фея горького миндаля, стр. 13

Впереди всё сливалось в брызги. Снег крепился из самых последних сил.

Тут и там — из-под снега — подснежники; тут и там голубая точка — фиалка.

Миша стал лупить кулаком в кабину шофёра. Грузовик осторожно дёрнуло взад-назад.

— В чём дело? — спросил шофёр.

— Фиалки, садовая твоя голова.

— У тебя на уме фиалки, а у меня буксуют колёса!

— У тебя своя суровая служба, а у меня своя, — не дрогнув бровью, ответил Миша.

И, выпрыгнув из машины, быстро нарвал фиалок.

— Кате тоже! — строго сказала Лена.

— Вот ещё… Это что же, в качестве приправы к съеденной курице?

— В качестве нимба к вашему чувству великодушия.

Так они говорили, и всё непонятное, непонятное…

— Екатерина!.. Бери фиалки. По блату. На!

Катя зажала их в кулаке.

Грузовик тронулся и покатил дальше.

Над ними навис прокалённый снегом и солнцем воздух.

— Катя, тебе хорошо дышать?

— Ничего себе, хорошо, ответила Катя и прижала к себе кулак. Ил её кулака торчали фиалки.

И правда, воздух здесь разредился. От тишины… И ну орать свою песню — песню узких, скользких дорог, ведущих вверх, вверх, бегущих вниз, вниз…

Грузовик под самыми небесами. Колёса оставляют в снегах рыжеватые полосы, похожие на грязные ёлочки, нарисованные девочкой или мальчиком.

Вверх! В мир больших грязно-рыжих гор.

И вдруг внизу, под горой, показалось блюдце. В нём стояли дома. У домов высокие башни; такие башни называются «минареты».

Над городом стлался дым. Над городом было солнце. Город сиял, сверкал!.. Город… И рядом — Лена… Самый лучший, самый волшебный из всех на земле городов.

Глава X. У тёти Муниры

Тётя Мунира, к которой привезли Катю, когда-то очень давно работала регистраторшей в поликлинике. У неё не было никого на свете, и она обещала Мишиной маме, что если сделается его крёстной, то «откажет» ему свой дом.

Мишина мама сильно обрадовалась и согласилась.

Тётя Мунира думала очень долго. И Мишу назвали Мишей.

Тётя Мунира любила Мишу, как сына, хотя не была его крёстной матерью (такое случалось лишь в старину и в сказке). Она была его названой матерью — на современный лад.

— Я звёздная! Звёздная мать! — говорила она о себе. — Я вам не какая-нибудь «мамаша».

И все верили в то, что она было звёздной. Исключительно звёздной.

Перед отбытием в армию Миша приехал прощаться со своей звёздной. А Лена приехала к Мишиной звёздной, чтоб подготовиться к весенним экзаменам. Дома ей не давали учиться. (Мальчики.) Она сильно устала от них. (Так говорила Лена.)

Лёнин папа, Рихтер, был дружен с тётей Мунирой. Они знали друг друга очень давно. Оторвав свою Лену от зеркала и от мешавших бедняге мальчишек, он отправил её через перевал. «С глаз подальше!»

Тётя Мунира любила всё маленькое и молодое. Потому что жила одна.

У неё был хороший дом, который достался ей от родителей, и красивый сад… Но не было у неё ни сестёр, ни братьев, ни сына, ни дочери. И не было никакого мужа.

«Только разве что тот султан!» — говорила она. И показывала рукой на минареты. (В том дворце, с минаретами, жил когда-то султан.)

Она немножечко тосковала. И завела себе двух котов. Один их них Аполлон Бэльведерович, а другой — Николка.

Тётя Мунира любила петь. Она пела странные песни. И сильно фальшивым голосом.

А ещё эта тётя Мунира любила маленьких (например, Катю). За это она умывала Катю насильно розовым мылом, которое ей щипало глаза.

Про Катю она сказала:

— Неприветливая. Без всякого обаяния… Не посмеётся, никогда со мной, старухой, не посидит…

А посидеть с ней было довольно-таки мудрено, потому что тётя Мунира очень уж суетливая, всё время была она занята то по дому, то в садике.

Около самого дома, у самых окон, росло чудесное дерево дикого миндаля.

— По правде сказать, оно бесполезное. Не плодоносит, — говорила тётя Мунира. — Но срубить его вроде бы жалковато… Больно уж хорошо!

Тётя Мунира была светловолосая, немножко седая, с выдающимися вперёд скулами и вздёрнутым, очень коротким носом. Как будто нос по дороге раздумал расти и остановился.

Лене очень нравился тёти Мунирин сад, скамейка в саду. И тень… Она забирала с собой все книжки и, поджимая ноги, сидела на скамье: училась. Ей нельзя было не учиться, ведь она была дочкой учёного! Хочешь не хочешь, а приходилось сдавать экзамены.

— Грызёте гранит науки? — чутко спрашивал Миша.

— Грызу таковой, — с готовностью отвечала Лена.

— Я слышал, что если съесть, хорошенечко прожевав, учебник, то неплохо осваиваешь предмет.

— Уйдите, Миша! Вы невыносимы!.. И заслоняете мне страницу.

Проходила по саду тётя Мунира. Тётя Мунира пела:

— Катя, поди сюда, — вздыхая, просила Лена.

Катя только этого и ждала. Она подходила к Лене, взбиралась рядом с ней на скамью…

— Ты мне одна никогда не метаешь, Катя, — шёпотом говорила Лена и гладила Катю по волосам.

Одной рукой она рассеянно гладила Катю, а другой листала учебник.

— Пожевать бы чего-нибудь!..

Каждое желание Лены немедленно исполнялось. То Миша ей приносил яблоко, то делала яичницу тётя Мунира, то, стащив мармеладку из тёти Мунириного буфета, отдавала ей эту заветную мармеладку Катя.

— От учёбы я ослабела, — объясняла Лена тёте Мунире.

— Ещё бы не ослабеешь! С ума сойдёшь!..

Лена привезла с собой учебники и чемодан. В чемодане лежали платья. И пахли. Пахли даже тогда, когда чемодан был закрыт наглухо.

Катя частенько стояла над чемоданом и, вытянув шею, закрыв глаза, нюхала, нюхала, нюхала платья Лены.

Платья Лена меняла чуть ли не каждый день. Только тапки были у неё всегда голубые, а ленточка в волосах — розовая…

…По вечерам до сада тёти Муниры доносилась нежная музыка.

— Пошли бы потанцевать, развеялись, Леночка, — говорила тётя Мунира.

— Это мысль, — отвечала Лена.

Заходило большое, жаркое солнце.

Лена задумывалась на своей скамье, глядя куда-то поверх страниц. И это всегда замечала Катя.

…Тёти Мунирин сад был весь розовый, весь пронизан десятками нежных, светлых теней. Они ложились на платье Лены, на её опустившиеся вдоль тела руки.

— И за что ты так любишь меня, моя дорогая, глупая девочка? — вдруг говорила Лена, заглядывая в тревожные глаза Кати своими миндалевидными, синими, смеющимися глазами. Ответь же! Ну?

— Не знаю.

— А ведь я тебя тоже очень-очень люблю. Честное слово, люблю.

Какая Лена была красивая! Как ни на кого не похожа была она… Как старалась Катя быть незаметной и совсем-совсем не мешать Лене.

Вместе с тётей Мунирой она полола на грядках траву, поливала грядки на огороде: тётя Мунира из очень большой, а Катя из маленькой лейки.

Но где бы ни находилась Катя, она даже затылком видела Лену… Она научилась видеть Лену щекой. Она знала, что Лена неподалёку…

Катя и тётя Мунира работали. А за оградой сада вонзались в небо древние минареты — крыши дворца султана.

Солнце то золотило высокие минареты, то делало их багровыми, то покрывало глубокой тенью.

Темнело. Темнело… Так осторожно, так медленно. Лена складывала свои книжки…

Всё на свете ложилось спать. Не спали только тёти Мунирин сад (потому что рос) и её звёздный сын Миша. Он гулял допоздна, — говорил, что гуляет и будет гулять, поскольку ему скоро уходить в армию.

Глава XI. Лена

Танцплощадка в городе тёти Муниры находилась напротив булочной. Над булочной висел золотой крендель. Он был старый, весь облупился и висел немного наискосок (так что можно было подумать, будто бы крендель вот-вот сорвётся и упадёт на чью-нибудь голову).