Русские поэты XX века: учебное пособие, стр. 20

Литература

Ходасевич В. Некрополь. М., 1996.

Ходасевич В. Собрание стихов. М., 1992.

Зверев В. Грустный путь Вл. Ходасевича // Вл. Ходасевич. Стихотворения. М., 1991.

Зорин А. Начало // Вл. Ходасевич. Державин. М., 1988.

Баевский В.С. История Русской Поэзии: 1730–1980. М., 1996. С. 240–245.

О.Э. Мандельштам

(1891–1938)

Трагическая фигура Осипа Эмильевича Мандельштама, погибшего в ГУЛАГе и на несколько десятилетий вычеркнутого из истории литературы, с начала девяностых годов привлекает к себе повышенное внимание читателей и исследователей. В его возвращении большую роль сыграла жена, Н.Я. Мандельштам, спасшая от гибели многие стихи и написавшая воспоминания, которые позволяют восстановить обстоятельства и детали жизненного и творческого пути поэта.

Закончив в 1907 году Тенишевское училище в Петербурге, Мандельштам много лет провел за границей. Он учился в Сорбонне, в Гейдельбергском университете, затем на филологическом факультете университета Петербургского.

Первые публикации стихов – в 1911 году в журнале символистов «Аполлон». Этот факт говорит об эстетических предпочтениях начинающего поэта. Но уже в 1913 году он оказывается в акмеистическом «Цехе поэтов» вместе с Н. Гумилёвым, А. Ахматовой, С. Городецким. Вышедший тогда же первый сборник стихов Мандельштама «Камень» засвидетельствовал, впрочем, что с товарищами по «Цеху…» его больше связывали дружеские чувства, чем творческие принципы. Много позже он сам укажет на свое место в акмеизме как «тоске по мировой культуре».

В поэтической генеалогии Мандельштама – К. Батюшков, А. Пушкин, Ф. Тютчев, А. Фет. Однако с первых шагов в поэзии он заявил о себе как о личности глубоко оригинальной, сумевшей сказать свое слово в богатой на таланты литературе серебряного века. В стихотворении под хорошо известным ценителям поэзии тютчевским названием «Silentium» он писал:

Останься пеной, Афродита, И, слово, в музыку вернись, И, сердце, сердца устыдись, С первоосновой жизни слито!

Мандельштам по преимуществу – лирик. Архитектура, музыка, философия – кладезь его основных тем.

Стихи времени войн и революций составили «книгу скорбей» – «Tristia» (1922), не встретившую понимания в критике. С этого года Мандельштам обращается и к прозе – «Шум времени» (1925), «Египетская марка» (1928), «Путешествие в Армению» (1933), – в которой важное место принадлежит эссе – «О природе слова» (1921–1922), «Конец романа» (1922), «Заметки о поэзии» (1923, 1927), «Разговор о Данте» (1933) и другим.

Последний прижизненный сборник «Стихотворения» (1928) вызвал уже не критику, а травлю. И если бы не помощь Н. Бухарина, судьба Мандельштама оказалась бы под угрозой. Что самое удивительное – ничего в этом сборнике откровенно антисоветского не было. Но его содержание, обращенное к кардинальным философским, нравственным, эстетическим проблемам человеческого бытия, весь его музыкальный стилистический строй абсолютно не вписывались в идеологические постулаты крепнувшего тоталитаризма.

Возможно, под влиянием травли, в поэзии Мандельштама и зазвучали современные социальные мотивы – таково антисталинское стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…» (1933). За него поэт жестоко поплатился. На этот раз не помог и Бухарин. В 1934 году Мандельштам был арестован и приговорен к трем годам ссылки, сначала в Чердынь, а затем в Воронеж. Сюда к нему приезжала А. Ахматова:

А в комнате опального поэта

Дежурят страх и Муза в свой черед.

И ночь идет,

Которая не ведает рассвета.

Ахматова уловила состояние творческого подъема, который, несмотря ни на что, после долгого перерыва переживал ссыльный поэт. Его результатом стали «Воронежские тетради», фактически последнее собрание стихов, увидевшее свет только через полвека.

По истечении срока ссылки Мандельштамы вернулись в Москву. Поэт стал очень осторожен, не допуская ни устных, ни письменных высказываний, которые властями могли быть истолкованы как враждебные. Более того, он написал «Оду Сталину». Но тот обид не забывал. Мандельштам был арестован снова. На этот раз все было кончено: эта ночь не дождалась рассвета.

Нет, не луна, а светлый циферблат

Сияет мне, – и в чем я виноват,

Что слабых звезд я осязаю млечность?

И Батюшкова мне противна спесь:

Который час, его спросили здесь,

А он ответил любопытным: вечность!

1912

* * *

Уничтожает пламень

Сухую жизнь мою, —

И ныне я не камень,

А дерево пою.

Оно легко и грубо:

Из одного куска

И сердцевина дуба,

И весла рыбака.

Вбивайте крепче сваи,

Стучите, молотки,

О деревянном рае,

Где вещи так легки.

1915

* * *

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи, —

На головах царей божественная пена, —

Куда плывете вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер – все движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,

И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

1915

ЛЕНИНГРАД

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денек,

Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! Я еще не хочу умирать:

У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

Декабрь 1930

* * *

За гремучую доблесть грядущих веков,

За высокое племя людей, —

Я лишился и чаши на пире отцов,

И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,

Но не волк я по крови своей:

Запихай меня лучше, как шапку, в рукав

Жаркой шубы сибирских степей…

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,

Ни кровавых костей в колесе;

Чтоб сияли всю ночь голубые песцы

Мне в своей первобытной красе.

Уведи меня в ночь, где течет Енисей

И сосна до звезды достает,

Потому что не волк я по крови своей

И меня только равный убьет.