Черный Баламут (трилогия), стр. 240

Голова пухла от болтовни.

Самое время нанести визит местному градоначальнику, решил Карна.

3

ХИДИМБА

Поначалу усачи-стражники намеревались погнать взашей наглого суту. Даже хастинапурская грамотка, удостоверявшая личность Карны, не произвела на них особого впечатления, ибо читать доблестные стражи не умели. Тем не менее десятника караула они соизволили кликнуть, и вскоре уже мели усами пыль у ног молодого раджи, а их десятник, рассыпаясь в извинениях, вводил Карну во дворец.

Все как обычно. Ничего иного сутин сын и не ожидал, воспринимая происходящее как должное.

Водянистые глазки градоначальника с первых минут встречи забегали по сторонам. Лебезил, растекался топленым маслицем. Пушок с рыльца ладошкой отирал. Подмигивал: и то сказать, останешься тут праведником, заправляя обителью греха!

Карна отмахнулся от докладов об уплате податей, поддержании порядка и соблюдении моральной чистоты. К делу, любезный, к делу! Что? Выпить? Разумеется, подайте мангового соку. Да, только соку. Ясно?

Ну вот и чудненько.

Градоначальник оказался человеком себе на уме. И скользким, будто матерый подкоряжник. Очевидных вещей он и не пытался отрицать: да, разумеется, его вовремя уведомили, кто такие пятеро особых гостей. Конечно, конечно, он держал зык за зубами! Как можно!

Кроме него самого и тысяцкого городской стражи — ни одна живая душа! Слухи? Мало ли что болтают в городе! Люди всегда болтают. При любом градоначальстве и даже (это между нами!) при любом радже!

Небось в смоле кипеть станут — и то сплетнями обменяются!

Подозрительный дом, прозванный в народе Смоляным? Простите, у вас ложные сведения! Сперва он предложил благородным царевичам свое гостеприимство, но получил отказ! И дом тысяцкого их почему-то не устроил. И даже приличный постоялый двор. Кстати, а где остановился сиятельный раджа? Не желает ли воспользоваться… Ну да, ну да, понимаю: до поры до времени! Видимо, царевичи также жаждали уединения, и посему… Да, конечно, общеизвестно, как братья проводили время! Но кто он, собственно, такой, чтобы запрещать царским сыновьям чудить на свободе? Опять же дело молодое…

Трупы? Опознали? Помилуйте, где тут опознать, обгорели так, что не приведи Яма! Вот советника Пурочану опознали — личная печать, что при нем была, уцелела, по ней и опознали. А остальные? Да кому и быть, как не им?! Пятеро мужчин и женщина! Что? Пропавшая блудница? По имени Асти? Два сына, племянник и пара дружков? В первый раз слышу! Но немедленно наведу справки! Прямо сейчас! Утром? Хорошо, как будет угодно сиятельному радже, утром так утром.

Задержанные? Да, есть задержанные! С этим у нас все в порядке. Что? Нет, еще не выяснили. Палач запил, вот и подзадержались. Но непременно выясним! Они у нас сознаются! Какие будут пожелания? Ах, желаете лично присутствовать при допросе? Пожалуйста! Желание сиятельного раджи — закон! Ведь мы из кожи вон лезем! Кто ж мог знать, что такая беда приключится?! Пусть сиятельный раджа не изволит гневаться и в Хастинапур передаст… Не гневается? Просто приехал разобраться? Радость-то какая! Мы поможем, мы все в полном распоряжении сиятельного раджи! Итак, завтра утром? Очень хорошо, мы все подготовим! Лучших заплечных, лучших допросчиков! Не извольте беспокоиться — признания будут в лучшем виде!..

Ты нисколько не сомневался, что под пытками арестованные признаются даже в прелюбодеянии с храмовыми статуями.

Потому и настоял на личном присутствии.

И все-таки: чего на самом деле хотел Грозный, посылая в Кагальник именно тебя?

Ох, мама, не зря ты ворчала: «Упрям ты, сынок, упрям как мул, чтоб не сказать большего… Когда образумишься?»

Ты полагал, что никогда.

Розовый спросонья, заспанный лик Сурьи еще только краешком показался над горизонтом. Как бы раздумывал: стоит ли вообще вставать в такую рань или лучше мухурту-другую понежиться в пушистой облачной постели? — а Карна уже стоял перед воротами городской тюрьмы.

На этот раз обошлось без проволочек. Встретил его градоначальник собственной персоной в сопровождении тысяцкого — тишайшего человечка, сутулого и немногословного.

Однако Карне было известно от владельца постоялого двора: именно этот человечек крепко держит в кулаке весь город. Если кто-то и знал правду о случившемся — то это тысяцкий. Впрочем, покамест он не спешил делиться своими знаниями с молодым раджой.

А возможно, и делиться-то было особо нечем.

Одно слово — темная история.

В допросной зале зловеще светилась раскаленная докрасна жаровня — чуть сплюснутая голова ракшаса, вместо мозгов набитая углями, палач деловито позвякивал клещами и крючьями, раскладывая их в одному ему известном порядке, в углу наготове сидел писец горбясь над кипой пальмовых листьев.

Допрос вызвался вести сам градоначальник.

Карна уселся в глубокое кресло с мягким сиденьем алого бархата — расстарались для высокого гостя, подхалимы! Тысяцкий занял табурет у стеночки, подал знак, и вскоре в допросную ввели первого арестованного.

Угрюмый шудра лет пятидесяти, в рваном дхоти, с багровыми следами бича на костлявой спине. Ладони — сплошная мозоль.

— В чем его обвиняют? — тихо поинтересовался Карна у градоначальника.

— Был замечен в подозрительном рытье земли неподалеку от так называемого Смоляного Дома. Не иначе подкоп готовил, стервец! Мы его только позавчера взяли, допросить как следует не успели. Приступай! — махнул он палачу.

Карна всегда полагал, что сперва задаются вопросы, а если злоумышленник запирается или врет, то приходит очередь палача. Однако молодой раджа жестоко ошибся. Незадачливый землекоп ласточкой взлетел на дыбу, хрустнули суставы, горящий веник справно обласкал жертву, и Карну едва не стошнило от смрада паленой плоти, мигом распространившегося по зале.

Градоначальник удовлетворенно потер ручки.

— Итак, вор, готовил ли ты тайный подкоп под дом, известный в городе под названием Смоляного?

— Готовил, готовил, благородный господин! Как сур свят! Признаюсь!

У Карны мигом заложило уши от визга несчастного.

— Очень хорошо. И ты воспользовался этим подкопом в ночь пожара. Верно?

— Нет, благородный господин, я не делал этого! — простонал пытуемый, с ужасом предчувствуя новую порцию боли.

— Я верю тебе. — Голос градоначальника тек медовой патокой, а на губах играла доброжелательнейшая улыбка. — Тогда скажи нам, КТО проник в дом, воспользовавшись проделанным тобой подкопом? Твой сообщник, не так ли?

— Какой сообщник, благородный господин! — Землекоп и заплакал бы, да не получалось: выпученные глаза пересохли заброшенными колодцами. — Хозяин этого дома нанял меня, чтобы я вырыл ему погреб с запасным выходом! Погреб! Клянусь!

Градоначальник многозначительно подмигнул Карне — ваньку валяет [139], скотина! — и опять махнул палачу.

— Погоди! — Карна никогда не считал себя великим дознатчиком, но вопрос сам слетел с языка: — А скажи-ка нам, приятель, КОГДА ты вырыл этот погреб?

— Аккурат в прошлом году, благородный господин! — Счастью землекопа не было предела, едва он понял, что пытка откладывается.

— Та-а-ак. — Взгляд молодого раджи не сулил градоначальнику фиников в меду. — А есть ли тому свидетели?

— Есть, благородный господин! Заказчик с домочадцами, прислуга, Лопоухий Шашанка, мой напарник, а также…

— Меня ввели в заблуждение олухи-осведомители! — пролепетал градоначальник. — Поверьте, они будут сурово наказаны…

Его прервали.

Протяжный, отчаянный вопль донесся из-за стены. Кричала женщина. Безнадежная, звериная тоска морозом прошлась по коже, заставив сутиного сына ознобно передернуться.

Говорят, у разбойников-гондуков для принятия в банду требуется подвесить над костром живого ягненка и дослушать до конца плач несчастного, превращаемого в жаркое.