Баллада о кулаке (сборник), стр. 71
Лазутчик застонал снова — почти неслышно. Мешочек с иглами, пилюли яньчунь-дань, его нынешняя внешность, какой бы она ни стала... тут рассказом о господине Тайбо не отделаешься! Бань не то что не глуп — он изрядно умен, и если в душе монаха крылись подозрения по поводу обманчивой невинности инока, то сейчас они переросли в уверенность.
Интересно, монах сам станет пытать лазутчика или доставит беспомощного Цая в Столицу и только там отдаст приказ палачам тайной канцелярии?
Пыток Змееныш не боялся.
Он просто знал, что в руках опытного мастера заплечных дел говорят все — трусы, храбрецы, герои, мокрицы... все.
Поэтому лазутчики умирают перед входом в пыточную.
Змееныш попытался заворочаться.
Нет.
Сейчас он был беспомощней младенца — тот хоть кричать в силах...
Снаружи послышался шум, топот не одного десятка ног, громыхание доспехов и оружия. Дождевая капля упала на лоб Змееныша, и он замер от обжигающе острого прикосновения, понимая: это, пожалуй, последнее ощущение, которым ему дозволено наслаждаться. Все дальнейшее было известно до мельчайших подробностей — вызванный преподобным Банем караул свяжет лазутчика и доставит в Бэйцзин для подробного разговора, но они не будут везти его с кляпом во рту. Не так уж трудно заставить себя откусить язык, и кровотечение забьет гортань лучше любого кляпа — а там уж удушье не заставит себя ждать.
Интересно все-таки: в какой ад попадают лазутчики?
Грохот стих. С минуту царила тишина, нарушаемая лишь солдатским сопением («Почему они не входят?!» — недоумевал Змееныш), и наконец раздался голос.
Моложавый, звонкий, как полковой рог, голос:
— Я — дафу* [Дафу — буквально «большой муж», придворный.] Летящий Вихрь, командующий сотней Золототыквенных* [3олототыквенные — охрана императорского двора; прозвана в связи с тем, что их полковой штандарт напоминал золотую тыкву на красном древке.] бойцов! Именем государя...
И Летящий Вихрь замолчал, так и не войдя в хибару.
Змеенышу польстило, что за ним была послана отборная сотня императорских охранников под командованием Большого мужа.
Приятно, когда тебя ценят...
— Ничтожный инок превратился в слух, — рокотом отдался в ушах лазутчика ответ невидимого Баня.
— Именем государя вы арестованы! Вот бирка на задержание. Окажете сопротивление?
— Ничтожный инок склоняется перед повелением Сына Неба и готов следовать за военачальником.
Пауза.
— Вы... вы один?!
— Вы полагаете, господин дафу, что я нуждаюсь в охране?
Этот ледяной тон был прекрасно знаком Змеенышу.
— Тогда следуйте за мной.
— Кто умирает сидя? — неожиданно сказал преподобный Бань и рассмеялся, ответив сам себе:
— Монахи. Кто умирает стоя? Просветленные монахи. Не все ли равно, как умирать — сидя, стоя или на голове, — если умирать придется всем! Но что значит смерть для чаньского монаха? Временное недоразумение на вечном Пути. Тогда откуда явятся хлопоты и откуда возникнет беспокойство? Пойдемте, достойный военачальник!
И лязгающий топот удалился, вскоре сменившись отдаленными ударами копыт оземь.
Змееныш лежал, ловя губами редкие капли; а в ушах все звучали слова бодисатвы из тайной канцелярии и удаляющееся шарканье монашеских сандалий на вощеной подошве.
Змееныш Цай знал, к кому была обращена последняя проповедь преподобного Баня.
К вечеру лазутчик заставил себя встать.
Из лужи на него смотрело лицо мужчины лет тридцати с небольшим; лицо человека, вставшего со смертного одра.
Лазутчик понимал, что это ненадолго.
Хозяин почтовой станции и его громила-конюх ни в какую не соглашались дать лошадь бродяге и оборванцу, не способному даже внести залог. «За все надо платить!» — упирался хозяин, и вторил ему ржущий, подобно мерину, конюх. «За все надо платить!» — говаривал в свое время даосский маг Лань Даосин. Он был прав.
Хозяин и конюх заплатили жизнями за свое упрямство.
Через полтора дня лошадь пала у Осенних ворот Бэйцзина.
Бэйцзин стал постоянной столицей Поднебесной четыре года тому назад.
Центр города с его гармоничным способом застройки вступал во внутреннее противоречие с хаотичностью переулков окраины; но именно противоречия делают все сущее жизнеспособным. Главный проспект завершался у северных ворот башнями Колокола и Барабана, крепостные стены с яркими надвратными павильонами строго очерчивали столичные границы, не так давно Бэйцзин втянул в себя южные предместья — но сегодня казалось, что вся громадная столица собралась у Запретного Города, района вокруг государева дворца, чтоб полюбоваться на невиданное зрелище.
Хотя что там было рассматривать? Бамбуковый частокол, возведенный на скорую руку?
Разве что украшавшие частокол человеческие головы привлекали внимание бэйцзинцев.
— Я, Одинокий, император Хун Ци, проникшись скорбями народа... — сорванным голосом выкрикивал глашатай в сотый раз, стоя у желтого щита, где вывешивались государевы указы.
Зеваки ахали и разглядывали мертвые головы на частоколе. Головы были бритые, с полустершимися священными знаками на темени — монашеские головы.
Все.
И под каждой головой крест-накрест были прибиты отрубленные руки.
Клейменные тигром и драконом.
Все.
Змееныш, стоявший в первых рядах, никак не мог оторвать взгляд от головы, украшавшей самый высокий шест.
Под жутким навершием была вывешена табличка:
«Чжан Во, монах обители близ горы Сун, бывший глава ведомства сношений с отдаленными провинциями и сопредельными государствами, изменник и преступник».
На Змееныша Цая, словно высеченное из цельного куска дерева, смотрело мертвое лицо преподобного Баня.
Как умирают монахи?..
Три дня назад был объявлен девиз нового правления.
Эпоха Обширного Благоденствия.
...Далеко на северо-западе англичане начали Орлеанскую кампанию, двигаясь вдоль Луары и щелкая, как семечки, последние верные Карлу Седьмому замки. Но в народе уже ширилось пророчество о скором явлении Девы, и недалек тот час, когда прозвучит клич: «Все, кто любит меня, — за мной!»
Гуситы успешно громили католиков, справляя кровавую тризну — годовщину по своему вождю, неистовому слепцу Яну Жижке.
По Руси шла чума, не щадя ни смердов, ни князей. Только что умер Василий, сын Дмитрия Донского, и его чадо, Василий Васильевич, начал свару с дядьями, которая приведет к четвертьвековой драке и ослеплению воинственного князюшки, прозванного за то в народе Темным.
Норовил короноваться Витовт, Великий Князь Литовский.
По всей Азии взахлеб резали друг друга внуки и правнуки Тимур-ленга, Железного Хромца, в клочья раздирая великую державу предка.
В Стране Восходящего Солнца, шокируя всех, женился и зачал сына монах и великий мастер дзэн Иккю Содзюн; видно, неугомонному Иккю было мало того, что и сам он — незаконнорожденное дитя государя-микадо.
В Чжунго новый император Хун Ци казнил монахов тайной канцелярии.
Над миром стоял год Эпохи Обширного Благоденствия.
Первый и последний год правления государя Хун Ци, первый и последний год этого девиза.
А также одна тысяча четыреста двадцать пятый год со дня рождения некоего Иисуса из Назарета, которого мало кто знал в Поднебесной.
Не знал его и Змееныш.
МЕЖДУГЛАВЬЕ
...надо затеряться в священном сумраке, где радость освобождает человека от него самого. В бездне мрака, где любовь зажигает огонь смерти, я вижу зарю вечной жизни. Благодаря этой необъятной любви нам дается радость умереть для самих себя и выйти из себя, растворившись в жгучей тьме.