Сказки далеких островов и стран, стр. 18

— Да как всегда, закричала бы просто: кивит, кивит, кивит!

— Нет, и твоего языка мои родители не смогут понять, — сказал Мриль, и далее ястреба с кривым клювом спрашивает:

— Ну, а ты, мой дорогой ястреб, как бы к ним обратился?

— Вот так: чири-чири! Чири-чири! — изо всех сил закричал ястреб.

— Тебя тоже никто не поймет. Может быть, ты, петушок, полетишь к моим родителям?

— Пошли меня, пошли меня! — закричал петух. — Я им так скажу: кукареку! Кукареку! — Они сразу все поймут!

— О, как ты ошибаешься, мой друг! Они только подумают, что им уже пора вставать, если это будет утро. Я знаю, лучше всего сможет договориться с моими родителями аист. Что ты скажешь им, дорогой?

— Что тут особенного? Будто я с людьми не умею разговаривать! Стоит мне только произнести: «Кле-кле-кле!» — как сразу же они все поймут. Ведь не малые же они дети, чтобы обыкновенной речи не понять! — проклекотал в ответ аист и весь надулся от гордости.

— Ничего не поделаешь, аист, и тебя мои родители не поймут, не могу я тебя к ним послать. Вижу я теперь, что никто из вас в посланцы не годится.

Тогда откликнулась небольшая черненькая птичка с желтым клювом:

— Если б меня ты к своим родителям послал, уж я бы так им сказала:

— Скворушка, дорогой мой скворушка! Тебе быть моим посланцем! Лети же быстрее на землю, к моей деревушке, к матушке моей. Она там, верно, просо сейчас толчет, а отец тем временем стрелы для лука точит.

Быстро собрался скворец и полетел на землю. А лунный владыка и говорит Мрилю:

— Мриль, сынок мой, ты дал нам огниво и трут, горячий и красный огонь раздул на луне, ты обогрел мои старые кости, и народ мой больше не мерзнет по ночам. Ты научил нас варить пищу на огне, и с тех пор мы начали есть все вареное. А сейчас ты нас оставляешь и возвращаешься на свою землю. Не вернешься же ты с пустыми руками, иначе не был бы я лунным владыкой!

Щедро одарил лунный владыка Мриля — целыми стадами коров и быков, белых и черных овец да прекрасных баранов, дал ему также много коз и вьючных ослов, нагруженных мешками риса, клубнями маниоки, фисташками, просом, кукурузой, клубнями яамс, бататами, бананами, лимонами и апельсинами.

Но вот уже взошел молодой месяц. Мриль поблагодарил лунного владыку, попрощался со своим зайчиком и пустился в далекий путь.

Возвращается Мриль в родную деревню верхом на воле, стадо коров, быков, коз и овец перед собой гонит, а следом за ним — множество ослов, навьюченных всякой всячиной. Вся деревня сбежалась, все глядят, глазам своим не веря, шеи от любопытства вытягивают, глаза протирают:

— Кто же это? Кто же это? Кто же это?

— Наверное, какой-нибудь богач-купец из другой деревни едет.

— А может — это король какой-нибудь? — шепчут женщины. — Посмотрите только, какой красавец, какие прекрасные одежды на нем, все серебром блестят, как свет луны.

Тут мать из хаты выбежала. Она-то своего сына сразу узнала.

— Мриль! — кричит она ему. — Мриль, мой сын, вернулся!

А отец говорит:

— Правду, значит, скворец нам сказал, правду! Вернулся мой Мриль.

— А чьи же это коровы, сынок? — спрашивает его мать.

— Мои, — отвечает Мриль.

— А быки эти?

— Мои.

— А ослы вьючные? Тоже твои?

— Тоже мои.

— А что же там в этих тюках, которыми они навьючены?

— Просо и рис, маниока и бататы, яамс и кокосы, бананы, апельсины и лимоны, пальмовые орехи и фисташки, — отвечает Мриль.

Тогда вся деревня начала петь и танцевать, напевая:

С этих пор в этой деревне все жили счастливо, и еды у них было полным-полно. Лишь когда начиналось полнолуние, Мриль выходил на опушку леса и, не отрывая глаз от скользящей по небу луны, изо всех сил своего зайчика разглядеть пытался.

О князе Ибрагиме и прекрасной Синедур (Тунисская сказка)

Жил-был когда-то король. Долго-долго не было у него сына, наследника трона, и он очень печалился из-за этого. Каким же огромным было его счастье, когда родился у него в конце концов сын! Король с королевой над своим единственным сыном дрожали, в мягком пуху его держали, за жизнь и здоровье его боялись — ночей не спали. Назвали они его Ибрагимом.

Позвали они к себе прославленного на все государство строителя и велели ему построить для их сына стеклянный замок на самой высокой горе и стеклянным куполом его увенчать, но из такого толстого стекла, чтобы ничего сквозь него видно не было. А потом своего единственного сынка в этом стеклянном дворце поселили и закрыли. «Теперь-то он в полной безопасности от всего мира, теперь-то ему ничего не угрожает», — радовались они.

Королевич рос в одиночестве, кроме своих родителей да няньки никого никогда не видел. Вырос он прекрасным юношей.

Однажды ночью разразилась сильная гроза. Молния ударила в стеклянный купол, и тот треснул пополам. Королевич из любопытства через щель выкарабкался, пробрался во двор, в конюшни заглянул, взнуздал коня и пустился по белому свету.

Ранним утром он остановил своего коня на пастбище, смотрит — оглядывается, собственным глазам не верит: кругом на поле подобные ему люди, пастухи костер разжигают, песни поют.

Сошел он с коня и спрашивает пастушка:

— Кто вы такие и что вы тут делаете?

— Да ты что — никогда людей не видел? — удивился пастух.

— Что? — воскликнул Ибрагим в гневе. — Отец всегда твердил мне, что на целом свете кроме меня да него, да матушки, да няньки никого больше нет.

— Ха-ха-ха! — засмеялся, подойдя к ним, другой пастух. — Людей на свете столько, что и за десять лет тебе не сосчитать.

Возвратился тогда Ибрагим в свой дворец, к королю и королеве идет.

— Почему вы неправду мне говорили? Почему вы меня в стеклянном дворце замкнули?

— Сын мой, мы это сделали для твоего же блага. Уж очень за твою жизнь мы боялись.

— Я хотел тебя оградить от всего мира и от всех опасностей уберечь, — сказал король. — В своем стеклянном дворце ты был в безопасности.

— Не хочу я больше в стеклянном дворце жить, — вскричал Ибрагим. — Лучше уж вы меня сразу жизни лишите! Я хочу поездить по белому свету, с людьми пожить и опасности преодолевать. А иначе мне и жизнь не мила!

Что же было делать королю и королеве? Пришлось им с желанием сына примириться. И с этих пор зажил Ибрагим, как все люди: стеклянный дворец велел он разрушить, а сам по целым дням пешком или на коне по полям и лесам странствовал. Много исходил он деревень и городов, беседовал с жителями, к их жизни присматривался и никак вдосталь нарадоваться не мог белому свету.

Однажды мчался он так на своем коне, все вперед и вперед, куда глаза глядят, а тут какой-то бедный мулла дорогу ему преградил.

— Осторожно, отец, сойди-ка лучше с дороги! — кричит ему Ибрагим.

Но мулла как будто и не слышит. Стоит посреди дороги и пальцами четки перебирает.

— Эй, эй! — крикнул ему снова королевич, — сойди с дороги, старик, видишь, какая узкая тропинка, тут и коню недолго тебя лягнуть.

— Не мешай мне молиться, — ответил ему мулла, перебирая четки.

Сошел тогда Ибрагим со своего коня и, держа его под уздцы, осторожно обошел муллу.

— Поспеши-ка, Ибрагим, прекрасная Синедур тебя ждет, — промолвил вслед ему мулла.

— Синедур? — обернулся с удивлением королевич, — я даже имени такого никогда не слыхал.