Черные колокола, стр. 62
— Пожалуйста! — Ласло Киш достает новый карательный список и вручает его охотникам за скальпами. Неисчерпаемы его запасы!
Ференц прячет бумагу в карман, кивает своему напарнику.
— Двинули! Пожелай нам удачи, комендант.
— Счастливо!
Иштван и Ференц, уходят, чтобы никогда не вернуться ни сюда, в «Колизей», ни в Будапешт, ни в Венгрию. Через несколько дней они пересекут австрийскую границу и попадут в Вену, в один из лагерей, опекаемый американцами, и станут политическими беженцами, «жертвами коммунизма». Они долго, несколько лет, будут рассказывать об ужасах, пережитых ими в дунайской тюрьме, давать интервью, вспоминать, выступать, взывать и сбывать венгерское золото голландским, английским, бельгийским скупщикам.
Ласло Киш не встретится с ними и там, на Западе. Ему осталось жить два дня и две ночи.
А пока он блаженствует в кресле, у камина, пьет черный кофе, дымит американской сигаретой, разговаривает с одним из своих единомышленников по телефону и чувствует себя хозяином и «Колизея», и Будапешта.
В отличном настроении и его подручные — Стефан и Ямпец. Моют руки водкой, поливая друг другу из бутылки. Моются тщательно, долго, время от времени прикладываются к горлышку бутылки и беспричинно хохочут.
Шандор Хорват исподлобья смотрит на них. Ямпец перехватывает его взгляд.
— Господин член революционного совета, почему у вас такие следовательские глаза?
— Знакомое лицо… — раздумчиво говорит Шандор. — Где я тебя видел?
— Нализался и своих не узнаешь? Нехорошо! Мы наводим революционный порядок, а ты…
— Захочешь плюнуть на человека, харкнешь кровью… Где я видел твою морду? Когда?.. Вспомнил! Ты околачивался в ресторане «Аризона», по таксе обслуживал старых американок. И звали тебя Таксобой.
— Что вы, Шандор бачи! — засмеялся Стефан. — Ему в марте пошел двадцать второй год, а ресторана «Аризона» давно нет.
— Значит, то был твой отец. Вот какое дело: отец — Таксобой, а сын — революционер. Н-да! Вот и уважай после этого революцию.
Ямпец поставил водочную бутылку на стол так, что только донышко ее уцелело.
— Мы заставим уважать нашу революцию!
— Не заставите!
Шандор Хорват подошел к Ласло Кишу, который уже закончил телефонные переговоры.
— Ты слышал, Ласло?
— Слышал.
— Ну?
— Вы неправы, Шандор бачи. Оскорбляете людей, завоевавших вам свободу.
— Вот как! Ладно. Я снимаю с себя дурацкий колпак члена вашего совета. Вместо меня назначьте сына Таксобоя: он самая подходящая персона для такой должности.
— Спасибо за откровенность, Шандор бачи. Что ж, я тоже буду откровенным. Дезертируешь?.. Не отпустим! Ты не имеешь права распоряжаться своим именем, оно принадлежит революции. Понятно? Будь умницей, пойми!
— Из мозгов дурака паштет не сделаешь, гусиная печенка требуется.
Появилась Каталин с чашкой дымящегося кофе в руках и бутербродом. Ссора угасает. Через мгновение она вспыхнет.
— Погрейся, Шандор, подкрепись!
Он шумно, сердито прихлебывает кофе. Каталин стоит рядом с ним, с угрюмым любопытством разглядывает, будто впервые видит новых хозяев «Колизея». Особенно враждебно она наблюдает за Ямпецем. Тот перехватывает ее взгляды и посмеивается. Плевать ему на таких, как эта старушенция. И вообще плюет он на всех, кто не понимает, не чувствует, что победитель, желающий закрепить свою победу, должен быть беспощадным, крушить налево и направо не только своих врагов, но и тех, кто проявляет в такое время мягкотелость, жалость, нерешительность, дурацкую осмотрительность.
Крик человека, прощающегося с жизнью, заставляет всех умолкнуть.
Еще одного венгра распяли на бульваре.
Каталин испуганно крестится.
— Боже мой!.. Что это такое?
Ямпец подошел к окну, посмотрел на улицу, зевнул, ухмыльнулся.
— Зоопарк просыпается. Обезьяны приветствуют новый день.
— Обезьяна обезьяну издалека чует.
— Ну, ты!.. — Ямпец замахнулся бутылкой, но грозный взгляд Ласло Киша заставил его остановиться. — Байтарш, я больше не могу. Не ручаюсь за себя. Я или она!
— Надоели оба, — Киш подошел к Каталин. — У вас, кажется, есть сестра в Будапеште.
— Ну, есть. Так что?
— Отправляйтесь к сестре. Здесь опасно, рискуете жизнью. Идите немедленно. Мы дадим провожатого. Идите! Это приказ нашего штаба.
— Ты слышишь, Шандор? — Каталин посмотрела на мужа. — Почему молчишь?
— Когда совсем утихнут бои, вернетесь в свою квартиру, продолжал мягко уговаривать Киш.
Стефан толкнул Ямпеца и вполголоса сказал ему:
— И на порог не пущу. В три шеи жильцов вытолкаю. Мой это дом, мой!
— Шандор, почему молчишь? — допытывалась Каталин.
— Придется идти, Каталин. Приказ есть приказ.
— Шандор!
— Я сказал. Собирайся! Не продавай, не покупай совесть, всегда в барыше будешь. — Подталкивая жену, он ушел к себе.
Ласло Киш приказал своему начальнику штаба отвезти Каталин к сестре. Стефан откозырнул и стал собираться. Ямпец отозвал его в сторону, обнял.
— Ты мне друг или не друг?
— До гробовой доски, — усмехнулся Стефан. — Впрочем, нашего брата хоронят так, без гроба.
— Не смейся, я серьезно. Докажешь, что друг?
— Чем угодно, когда угодно!
— Отправь на тот свет эту старуху. Втихую. Тесно нам с ней на земле…
— Но…
— Пожалуйста!
— Гм!..
— Прошу тебя. Умоляю!
— А что скажет атаман?
— Я ж тебя предупредил: втихую. Несчастный случай. Шальная пуля.
— Постараюсь, но…
— И я тебе услужу, Стефан. Вместе будем выкуривать жильцов из твоего дома.
— Ну ладно.
Каталин уже собралась. Повязана темным платком… На плечах толстая мохнатая шаль. Ее провожают муж и дочь. В руках Жужанны большой мягкий узел с вещами.
Каталин кивает на портрет Мартона, висящий над камином. Шандор снимает его, заворачивает в простыню, передает жене.
Стефан забирает у Жужанны узел.
— Приказано сопровождать до места назначения. Со мной не пропадете. Национальная гвардия. Проезд всюду. Куда угодно доставлю, хоть в рай. Пойдем, мамаша.
Он берет Каталин под руку, но она отталкивает его, бросается к мужу и дочери, обнимает их, плачет.
— Родненькие вы мои!
— Не надо, мама!
Шандор гладит жену по голове и сердится.
— Ну, раскудахталась! Перестань, не время. Весны подожди.
— Боюсь, Шани.
— Довольно!
— Всю жизнь была покорной женой. И теперь не ослушаюсь. А надо было бы не покориться. Чует мое сердце…
— Озера Балатон не вычерпаешь пивной кружкой. Иди, Катица.
— Иду, Шани, скажи что-нибудь на прощание.
Шандор бачи хмурится, покусывает кончики своих прокуренных усов, отмалчивается.
— Скажи, Шани!
— Скажи, апа! — просит Жужанна.
Притихли каратели, с интересом наблюдают за Хорватами.
Наблюдает и радист Михай. Трудно ему. Больно. Он хочет как следует попрощаться с Каталин и не может. Не имеет права даже взглядом выразить ей сочувствие.
Шандор развернул простыню, посмотрел на портрет погибшего сына и хриплым басом, повелительно, словно отдавая команду, проговорил:
— Баркарола!.. Гвадаррама!..
Каталин вытерла слезы краем платка, вскинула голову, прижала к груди потрет Мартона и ушла из «Колизея», где прожила лучшие годы своей трудной, большой жизни.
Вот такой и осталась в памяти и и сердце Жужанны ее мать. Оглядываясь на октябрь 1956 года, она только такой и видела ее: темный платок на голове, шаль на плечах, к груди прижат портрет погибшего Мартона.
СЛОВА И ДЕЛА КАРДИНАЛЬСКИЕ
Утром, после роскошного, несолдатского завтрака в казармах, парадный кортеж кардинала Миндсенти устремился на юг, в Будапешт. Во главе кавалькады гудела, грозно покачивая длинным орудийным стволом, мощная самоходка. По ее следу шли бронетранспортер и грузовик, полные «национал-гвардейцев», с пулеметами и автоматами. За ними, сияя нитролаком и хромированными частями, тянулись две «Победы». Замыкали кавалькаду два серо-зеленых броневика.