Черные колокола, стр. 58

— Извиияюсь, байтарш. Привычка воспитания. Инерция. Пережитки прошлого. — Андраш подмигнул послу «Свободной Европы» и тоже рассмеялся. — Я уверен, что и вы оскандалитесь, если мы и дальше будем спорить. В коммунистическом мешке не утаишь католического шила. Ну, поспорим. Нападайте!

— Хватит, Миклош! Если хочешь продолжать, дискуссию, давай поменяемся ролями. Я буду национальным гвардейцем, отступником, а ты — коммунистом. Согласен?

— Был я уже им в жизни, надоело до тошноты. Не хочу. Давайте спать.

— Зря, Миклош. Не отказывайся от шкуры, из которой выполз. Еще может пригодиться, если коммунисты разобьют национальную гвардию. Потренируйся занимать резервные позиции. Ну!

— Если расколошматят нас, мои позиции будут на кладбище. Живым в народную демократию не попаду.

— Ладно. В таком случае меня потренируй. Пожалуйста, Миклош!

— Так бы вы давно и сказали. Значит, я — коммунист, а вы…

— Отступник. Бичуй, наступай по-настоящему, в полную силу. Вспомни все, чему тебя учили. Тряхни стариной. Я должен почувствовать в тебе настоящего коммуниста.

— Опасно! — Андраш глуповато ухмыльнулся.

— Почему опасно? Чего боишься?

— Подумаете: каким был Миклош, таким и остался.

— Не бойся. Ты вне всяких подозрений. Давай, крой вниз по матушке по Волге, как говорят русские. Выворачивай нутро отступника!

— Не знаю, байтарш, с чего начинать.

— Ладно, я начну.

Вальтер Бранд скрестил руки на груди, уронил на грудь голову, размышляя вслух:

— В жизни наций и государств, в книге жизни людей есть одна самая блистательная, самая торжественная страница. Книга нашей жизни, книга истории многострадальной Венгрии раскрыта теперь именно на этой странице. — Бранд вскинул голову, озабоченно потрогал воображаемые усы, толстые, пышные, известные теперь всей Венгрии усы премьера, и продолжал — Меня пытались оклеветать твердолобые, проделать за моей спиной свои плутни-шашни. Нет, не вызывал я в Будапешт советские войска для подавления священного восстания. Это подлая ложь. Имре Надь, ваш друг и соратник, рядовой национальный гвардеец, борец за независимость, суверенитет и свободу Венгрии, боролся и борется за вывод советских войск из Будапешта. Я разрываю в клочья Варшавский пакт. Покидаю так называемый лагерь социализма, объявляю позитивный нейтралитет, взбираюсь на ничейную позицию и с ее блистательных высот буду преспокойно взирать, как летят пух и перья с коммунистов и антикоммунистов, вцепившихся друг в друга на мировой арене.

Отступник исчерпал свое красноречие.

— Теперь твоя очередь, Миклош. Давай.

— Но я буду говорить всерьез.

— Чем серьезнее, тем интереснее. Искры возникают только от столкновения кремня с кресалом. Давай круши!

Андраш с искренним гневом смотрел на «папский кадр» высокой ковки и видел в нем только то, чем тот был на самом деле, чьи интересы представлял. И говорил от имени того, кем был на самом деле. От имени коммуниста Андраша Габора, капитана государственной безопасности, разведчика венгерской армии, с оружием в руках отстаивающего, утверждающего мир, убивающего войну в самом ее зародыше.

— Вот как вы сегодня заговорили, «Большой Имре»! Маска национального коммуниста, вождя возмущенных умов, борца с ракошистами и сталинистами сброшена. Голенький р-р-революционный отступник образца октября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года! Сделан в Венгрии. По идее «бескорыстного», истинно свободного Запада, по чертежам Аллена Даллеса.

Вальтер Бранд одобрительно улыбался, поощряюще кивал головой. Он был в восторге от речи «гвардейца». Молодчина, умеет перевоплощаться!

В дверь постучали. Вошел военный. Козырнул вежливо улыбнулся, почтительно, вполголоса попросил:

— Господа, не шумите! Кардинала можете побеспокоить.

Танкист вышел. Андраш сокрушенно пожал плечами, зашептал:

— Не дал развернуться таланту! Ну, байтарш, будем спать или шепотом спорить?

— Бог с тобой, Миклош, отдыхай! — Вальтер Бранд благословил сон своего случайного спутника и сам начал раздеваться.

БУДАПЕШТ. «КОЛИЗЕЙ»

Опытной рукой режиссера Кароя Рожи «Колизей» превращен в сцену. Предстоит разыграть представление, именуемое «Радиорепортаж из революционного Будапешта».

Все тщательно приготовлено. «Национал-гвардейцы», которым поручено изображать и самих себя, и народ, выстроились вдоль стен. Магнитофон воспроизводит то, что было записано ночью. Гул танковых моторов и грохот гусениц перемежается со звоном церковных колоколов. Радист Михай держит руку на выключателе, ждет сигнала. Карой Рожа продувает микрофон. Американец очень живописен, как и положено фронтовому корреспонденту. Весь в ремнях. Навьючен и портативной камерой, и биноклем, и фотоаппаратом, и термосом, заменяющим фронтовую флягу, и планшеткой, полной географических карт, листовок, газет, комендантских приказов, показаний очевидцев, документов и записных книжек.

Элегантная шляпа Рожи, его замшевая, на «молнии» куртка, макинтош, лицо и руки покрыты неотмываемой копотью, кирпичной пылью, известью. Но сияющие глаза и возбуждение корреспондента свидетельствуют, что он счастлив, полон энтузиазма и в таком виде.

— Начинаем! — Карой Рожа кивнул радисту. — Включай!.. Алло, алло, алло! Здесь венгерский Дунай, революционный Будапешт, к которому сейчас обращены взоры сотен миллионов людей всего мира. Говорит радиостанция «Свободная Венгрия», любезно предоставленная восставшими венграми специальному корреспонденту радиокорпорации Соединенных Штатов Америки. Хэлло, Америка! Хэлло, земля Джорджа Вашингтона, Авраама Линкольна, Дуайта Эйзенхауэра! Надеюсь, я не безнадежно охрип на берегах Дуная, чтобы американцы не узнали моего голоса. Да, да, это я, неустанный искатель новостей Карой Рожа… Леди и джентльмены! Если вы уже настроились бай-бай, перемените курс, ибо мой репортаж не позволит вам заснуть. Сообщаю потрясающие новости. Америка и Западная Европа ждали таких новостей одиннадцать послевоенных лет. Вы слышите? Это грохочут советские танки. — Рожа подносит микрофон к магнитофону. — Марш капитулянтов, прикрывших красные затылки белым флагом!

Жужанна вышла из своей комнаты. Ей не доверили никакой роли в этом представлении, она не знает о нем и с гневом смотрит на почтительно замерших «национал-гвардейцев», на американца, танцующего какой-то дикий танец вокруг магнитофона.

— Что здесь происходит?

— Тсс!.. Радиорепортаж для американского континента, — шепчет Ямпец.

Жужанна разыскивает глазами брата. Дьюла сидит у камина, тупо вглядываясь в огонь. Она подходит к нему, садится рядом. Смотрит на американского корреспондента, внимательно слушает его репортаж.

— Советские танки покидают Будапешт, — торжественно вещает Рожа по-английски. — Выполняют ультиматум восставших. О, какое счастье видеть это!

Он снова подносит микрофон к магнитофону, воспроизводящему грохот танков, а сам смотрит на часы и кивает головой на телефон. Киш набирает номер и вполголоса распоряжается:

— «Тюльпан», одиннадцать. Приготовиться! Не бросайте трубку, ждите сигнала.

— Последние минуты, последние секунды советского господства в венгерской столице. Туман уползает на восток, и в той же стороне скрывается последний советский танк. Будапешт свободен. Ура-а-а!

— Ура-а-а! — дружно подхватывают «национал-гвардейцы».

— Голос венгерского народа, — вещает Рожа, — голос свободы, голос правды! Поздравим Венгрию с ее возвращением в семью вольных народов западного мира. Взошло солнце, и перестала существовать красная Венгрия.

Ласло Киш не спускает глаз с секундной стрелки хронометра. Телефонная трубка прижата к уху.

— Король Стефан! — произносит он парольный сигнал и смотрит в окно.

На той стороне Дуная, на горе Геллерт, гремит сильный взрыв. Черный, дым и пыль поднимаются к небу.

— Боже мой, что они творят! — Жужанна закрывает лицо руками.

— Что посеяли, то и пожинаем, — бормочет себе под нос Дьюла. — Не пожалели ни живых, ни каменных.