Снеговик, стр. 115

— Боже мой! — молвил Христиан. — Награди мою преданность той же сверхъестественной силой, которой ты подчас наделяешь безумных!

И понимая, что ни ловкость, ни осторожность ему не помогут, ибо в трех шагах под ногами ничего не видно, Христиан, «дитя озера», вверяясь чудотворной силе, постоянно оберегавшей его жизнь, ринулся вниз по отвесному склону, подняться по которому не решался при свете дня.

XIX

Христиан добрался до замка Вальдемора раньше, чем майор, поскольку ему надо было принять решение и отдать приказ своему маленькому отряду, который прошел лишь половину того же пути. Христиан увидел, что все ворота, ведущие во дворы, открыты и освещены, как всегда во время празднеств. На лестницах и галереях по-прежнему толпились люди, но в царившей суматохе не оставалось ничего праздничного. Уже не видно было прекрасных дам в пышных нарядах и разодетых господ в пудреных париках, которые, встречаясь под звуки музыки Рамо [96], обменивались церемонными поклонами и учтивыми улыбками; зато сновали взад и вперед деловитые лакеи, таская сундуки и нагружая ими сани. Почти все гости готовились к отъезду; одни перешептывались в коридорах, другие заперлись у себя, отдав все распоряжения относительно предстоящего путешествия и собираясь теперь отдохнуть часок-другой.

Что же происходило в замке? Все были так взволнованы, что высокие войлочные сапоги Христиана, рваная и окровавленная его куртка и охотничий пояс за поясом ни на кого не произвели впечатления. Все невольно посторонились, давая ему дорогу, но никто не задался вопросом, кто сей запоздалый охотник, словно идущий на штурм и готовый, казалось, все смести на своем пути, лишь бы не ждать ни одного мгновения.

Так Христиан миновал Охотничью галерею, где блуждали какие-то фигуры, видимо охваченные сильнейшей тревогой. Некоторые были ему знакомы: ему показали их на бале, как на самонадеянных наследников хозяина замка. Они были весьма озабочены, тихо переговаривались и ежеминутно оборачивались к одной из дверей, как будто с тревогой ждали оттуда какого-то важного известия.

Не дав им времени опомниться и понять, что он делает, Христиан прошел в эту дверь, сказав себе, что она, должно быть, ведет в покои барона; но, оказавшись в длинном коридоре, он вдруг услышал страшные стоны. Он побежал в ту сторону, откуда они доносились, и попал в какую-то комнату, где неожиданно очутился лицом к лицу со Стангстадиусом, мирно читавшим газету при свете маленькой лампы под колпачком и, по-видимому, совершенно спокойным, невзирая на ужасные стоны, которые здесь были слышны еще отчетливей.

— Что это такое? — спросил Христиан, хватая его За руку. — Неужто здесь кого-то пытают?

Очевидно, Христиан, с ножом в руке, имел весьма угрожающий вид, так как прославленный геолог в испуге подскочил и закричал:

— Что это значит? Что вам надобно? Что вы говорите о…?

— Покои барона? — коротко спросил молодой человек таким суровым тоном, что Стангстадиус и не подумал возражать.

— Сюда! — ответил он, указывая налево.

И, обрадованный уходом Христиана, Стангстадиус снова взялся за чтение, поразмыслив над тем, какие странные бандиты находятся в услужении у барона, и как неприятно, когда по дому разгуливают люди, с которыми не хотелось бы встретиться в темном лесу.

Христиан прошел еще через одну комнату и очутился перед закрытой дверью. Ударом кулака он распахнул ее. Сейчас он был способен разнести вдребезги даже врата ада.

Мрачное зрелище представилось его глазам. Барон метался в судорогах страшной агонии, а Юхан, Якоб, врач и пастор Акерстром делали все возможное, чтобы не дать ему упасть с кровати на пол. Припадок барона был столь жестоким, а окружавшие его люди были так поглощены своим делом, что никто не заметил Христиана, с шумом ворвавшегося в комнату, и только тогда обернулись к нему, когда умирающий, глаза которого были устремлены на вошедшего, закричал с неописуемым ужасом:

— Вот… вот… вот мой брат!

В тот же миг рот его искривился и зубы с такой силой прикусили язык, что брызнула кровь. Он откинулся назад, неожиданным и резким движением вырвался из удерживающих его рук, голова его с громким стуком ударилась о стенку, и он испустил дух.

В то время как пастор, врач и честный Якоб в ужасе произнесли торжественное слово: «Конец», Юхан, сохранивший удивительное хладнокровие, узнал Христиана. Значит, нападение на Стольборг, о котором он целый час с нетерпением ждал известий, не имея возможности отойти от умирающего, провалилось! Юхан почувствовал, что погиб. В этот миг он видел спасение только в бегстве, даже если впоследствии можно будет войти в милость к новому барину или попытаться отделаться от него с помощью оставшихся сообщников. Но каковы бы ни были его замыслы на будущее, сейчас он думал только о том, чтобы скрыться; однако Христиан не дал ему возможности улизнуть и схватил его на пороге за шиворот с такой силой, что негодяй, задыхаясь и изменившись в лице, упал на колени, прося пощады.

— Стенсон! — крикнул Христиан. — Что ты сделал со Стенсоном?

— Кто вы такой, сударь, и что вы делаете здесь? — строго воскликнул пастор. — Как вы смеете творить бесчинство в столь торжественный миг, когда человеческая душа предстает пред высшим судилищем?

В то время как пастор произносил эти слова, Якоб тщетно пытался освободить Юхана из рук Христиана; но возбуждение молодого человека удесятеряло его силы, и возьмись за него даже все трое присутствующих в комнате, им не удалось бы заставить его отпустить свою жертву.

Мгновение спустя на шум прибежал Стангстадиус, с ним — наследники, сгоравшие от нетерпения узнать истину о состоянии барона, а вместе с ними и лакеи, которые давно уже толпились за дверью и слышали предсмертный хрип умирающего.

— Кто вы такой, сударь? — повторял пастор, которому Христиан добровольно отдал свое оружие, но Юхана все еще не отпускал.

— Я Христиан Гёфле, — ответил он, жалея бедных наследников, и в то же время опасаясь их. — Я пришел сюда но поручению господина Гёфле, моего родича и друга, потребовать свободы для старика Адама Стенсона, уже, быть может, убитого по приказу этого негодяя.

— Убитого? — воскликнул пастор, в ужасе отступая.

— О, на это он вполне способен! — откликнулись наследники, ненавидевшие Юхана.

И, тотчас позабыв об этой стычке, они столпились вокруг дорогого усопшего, чуть не задушив врача, жадно забрасывая его нетерпеливыми вопросами и с наслаждением созерцая чудовищно обезображенное лицо покойника, все еще устрашавшее их, как ни радовала их его смерть.

Только перед невозмутимым Стангстадиусом они почтительно расступились, когда он подошел с зеркальцем в руках для последней проверки, повторяя, что врач — болван, не способный установить факт смерти. Если бы Христиан был менее озабочен, он услышал бы, как несколько голосов воскликнуло: «Неужели нет надежды?» — но с таким выражением, как будто имели в виду: лишь бы он впрямь скончался!

Но Христиан и не помышлял о наследстве, он хотел увидеть Стенсона и требовал, чтобы Юхан немедленно его привел или сам проводил его к старику.

— Отпустите этого человека, — сказал ему пастор, — вы его душите и лишаете возможности ответить.

— И не думаю, — ответил Христиан, отнюдь не собиравшийся лишить жизни того, у кого хотел вырвать признание.

Меж тем хитрый Юхан воспользовался добрыми намерениями пастора Акерстрома. Желая хранить молчание, он притворился, будто падает в обморок, и пастор стал порицать Христиана за его жестокое обращение с мажордомом, а лакеи, озабоченные участью, ожидающей их, если «заступники справедливости» возьмутся за дело, были скорее склонны защищать Юхана, чем повиноваться незнакомцу.

Едва Юхан убедился в достаточно сильной и многочисленной поддержке, к нему тотчас же вернулся дар речи, и голос его зазвучал с такой силой, что перекрыл гул, стоявший в помещении: